Джулиани Рита - Владислав Ходасевич и его дзяд Адам Мицкевич

О переводе Берга «Вечер и утро» («Ranek i wieczor»), вместо которого он включил перевод Н. Гербеля, Ходасевич замечает:

«12 строк разностопного ямба. Пересказ, искажающий подлинник совершенно: у М-ча сперва идет описание утра, потом — вечера. У Б. наоборот. При таких условиях говорить о точности не приходится. Никуда не годно».

Антологию предваряло следующее предисловие («От составителя»):

«Вторая четверть минувшего XIX столетия была золотым веком польской поэзии. Никогда до этого времени, ни впоследствии не звучала польская лира столь чистым и благородным звуком. Три поэта, которых творчество не может быть исключено из сокровищницы не только польской, но и всемирной литературы, жили и творили тогда одновременно. Эти трое — Мицкевич, Словацкий, Красинский. В их созданиях впервые с достаточной глубиной отразилась душа Польши. Они впервые, и к сожалению — только они, сумели исконно польское сделать общечеловеческим.

Адам Мицкевич — Пушкин польской литературы. Он первый предуказал ей пути развития национального. Он первый сумел подойти к народному творчеству и из этого родника почерпнуть основные мотивы своей поэзии. До него книжная польская литература была оторвана от народа. Только в его стихах впервые услышал народ отголосок своих волнений и дум.

Но не только своей поэзией дорог Мицкевич Польше. Во всем его творчестве и во всей его жизни находит поляк отражение лучших заветов своего страдающего народа. Как человек, Мицкевич был одним из величайших борцов за свободу родины. Как писатель, он вскрыл высший, религиозный смысл этой борьбы. Вот почему память о Мицкевиче живет в Польше, как память о подвижнике и герое. В этом смысле вся личность его сделалась одной из священнейших и прекраснейших легенд Польши.

Творчество Мицкевича более знакомо русскому обществу, чем творчество Словацкого и Красинского. Но все же надо признать, что и о нем знает русский читатель мало. Из русских людей польским языком не владеет почти никто. Между тем, на русском языке существует только одно собрание сочинений Мицкевича, да и то весьма неполное, по цене же доступное не всякому. Книгоиздательство "Творчество" предложило мне для популярного издания составить сборник избранных стихов Мицкевича в переводе русских поэтов. В этой работе я встретил трудности, часто непреодолимые.

Прежде всего, как уже сказано, многие стихи Мицкевича, подчас замечательные не только своими литературными достоинствами, но и идейно занимающие важное место в творчестве польского поэта, не переведены вовсе — и таким образом не могли войти в предлагаемый сборник. Далее, многое, прекрасное в подлиннике, никогда не было переведено сколько-нибудь удовлетворительно. Общий уровень переводов из Мицкевича оказался весьма невысок. Естественно, что я предпочел вовсе отказаться от того или иного стихотворения, нежели лишний раз печатать его в искаженном или изуродованном виде. Но даже и при этом условии мне порой приходилось быть более снисходительным к существующим переводам, чем того хотелось бы. Так, плавая между Сциллой и Харибдой, — между полным отсутствием переводов и старанием избежать переводов неудовлетворительных, — составил я эту книгу. Надеюсь, что эти объяснения послужат некоторым оправданием ее недостатков. С другой стороны — надеюсь, что и в таком виде она до известной степени достигнет цели своей: хоть сколько-нибудь познакомить широкие круги русских читателей с поэзией Мицкевича. Если же она к тому же послужит для русских поэтов толчком к переводам из Мицкевича, я сочту свою цель достигнутой.

Тональность предисловия недвусмысленно раскрывает перед читателем отношение Ходасевича к Мицкевичу, сохранившееся и в дальнейшие годы: это искреннее уважение и восхищение — в большей степени к его огромному моральному авторитету и к той роли, которую поэту довелось сыграть в истории литературы и в истории своего народа, нежели к ценности его литературного наследия. Ходасевич придерживается собственной — и не вполне оригинальной — точки зрения, согласно которой в польской литературе главенствует триада Мицкевич, Красинский и Словацкий (его отношение к ней изменилось в лучшую сторону по сравнению тем, что говорилось в письме к Чулкову от 1914 г.). Не случайно и сравнение Мицкевича с Пушкиным — ведь для Ходасевича, поэта-классика (как называл его Горький), корни, культурная самобытность создаются литературной традицией. Сравнение это напрашивалось само собой, и проводили его многие (в числе прочих в «Истории польской литературы» его подхватил и Ч. Милош ), однако для Ходасевича Пушкин и Мицкевич — идеал поэта, причем поэта национального. Разница в том, что если Пушкин для него — поэт par exсellence, то Мицкевич — поэт-трибун, воплотивший в своих произведениях и всей своей жизни нужды и чаяния польского народа, выдающийся борец за свободу всех народов.

Любовь к Мицкевичу не помешала Ходасевичу, у которого не было ни капли русской крови, самому стать поэтическим олицетворением России. Его творческая генеалогия была исключительно русской, Набоков называл его литературным потомком Пушкина по тютчевской линии. Еще современники Ходасевича прочерчивали в истории русской поэзии линию «Пушкин — Блок — Ходасевич». В 1915 г. сам он называл среди поэтов, оказавших на него наибольшее влияние, прежде всего Пушкина и Державина.

1921–1923 гг. считаются центральными в творческой биографии и литературной судьбе Ходасевича : Одновременно с работой над антологией Мицкевича он стремится обозначить свое место на литературной арене и вылепить свою «литературную маску», следуя пушкинской «программе». Ходасевич закрепляет собственный образ поэтического собеседника Пушкина, соткав густую сеть перекличек с его произведениями. Пушкинские отголоски особенно отчетливо звучат в так называемом «поэтическом манифесте» Ходасевича — стихотворении «Не матерью, но тульскою крестьянкой…» (1922), где он развивает целый ряд биографических, идейных и дословных параллелей с Александром Сергеевичем (из которых самая яркая и далеко не единственная — сравнение его кормилицы Елены Кузиной с няней Пушкина ).

В эти годы Мицкевич не является для Ходасевича ни точкой отсчета, ни образцом для подражания. Сравним, к примеру, два сочинения Ходасевича, которые разделяют четыре года: перевод сонета Мицкевича «Буря» (1917) и его собственное стихотворение под тем же названием, написанное в июне 1921 г. и опубликованное в сборнике «Тяжелая лира» (1922). Хотя тема стихотворений совпадает, ничто из сонета польского поэта не всплывает в поэтической памяти его младшего собрата по цеху — ни ритмико-строфическая структура, ни метр, ни поэтический образ, ни описанная ситуация, ни словарь. Совсем иначе обстоит дело в эссеистике и литературоведческих работах Ходасевича. Здесь польскому стихотворцу отведено видное место, значение которого с годами будет неуклонно возрастать.