Людмила Кайда - Эссе: стилистический портрет

Такое вот своеобразное эссеистическое действие: прощаясь с человеком, развить его мысли, продолжить их жизнь.

Но вот пример с противоположным знаком. Влияние моды на эссеистическое «я» наблюдаем даже в таком жанре, как спортивный репортаж. Репортер, рассказывая о конкретном событии, вдруг отрывается от земли и устремляется в философские выси, многозначительно и загадочно рассуждая о философии игры в бадминтон или регби, о психологических потрясениях побежденных и о синдроме славы у победивших, о непонятной русской душе. И уже забываешь о самом событии, пытаясь преодолеть дебри потока неорганизованной мысли. Затем автор обычно все-таки выруливает на главную репортажную дорогу и сообщает, чем закончилось событие. Вот эта завершенность и есть грань, не позволяющая приблизиться к эссе, - жанру всегда не завершенному, без финала и результата, с открытой концовкой. И не только в спортивном репортаже. Речь - о любом традиционном газетном жанре. Хотя никто не спорит: насыщение элементами эссе делает любой текст привлекательнее для читателя.

Рождение жанровых «гибридов», на наш взгляд, связано с развитием форм выражения эссеистической позиции автора. Особенно активно это происходит в авторских колонках, опубликованных под одной рубрикой «Резонер». Остановимся на двух, совершенно разных по типу позиции автора текстах - «Анахронизм и анахореты» С. Лескова (Известия. 18 сентября 2006) и «Ученые-разбойники» (там же. 21 августа 2006). Рубрика подсказывает, чего же ждать от автора и его текста: «резонер - человек, склонный к пространственным рассуждениям нравоучительного характера» [151] Словарь иностранных слов. М., 1979. С. 435. . Но в рассматриваемом тексте этого мы не видим.

Автор в форме «робкого замечания» рассуждает о «главном парадоксе советской науки», который состоял в том, что ученые «под прицелом снайпера», в период репрессий сохранили состояние внутренней свободы. От «робкого замечания» (а его можно сделать только от собственного «я») автор незаметно переходит к форме «мы», включающей в себя и его личное «я»: «нам невозможно понять, какие силы помогли выстоять. не озлобиться, не мстить, но «укреплять режим преданно и всемерно». А дальше - слом ритма: «парадокс новейшего времени в том, что, когда сумерки рассеялись, полет интеллекта иссяк и наука пошла на убыль». Мысль переходит в ироническую плоскость (конкретные примеры с комментарием о деятельности РАН). От иронии - к сатирическим фактам и уточнениям («А то ведь смех и грех»: в здании Санкт-Петербургского научного центра открыто уже пять ресторанов, элитный мебельный салон, бутики.).

Движение мысли резонера переходит в практический план. По схеме «вопрос - ответ» отмечены изменения, которые будут вписаны в устав академии. Автор от своего имени, внешне с полной серьезностью, вносит конкретное предложение: перевести всех членов-корреспондентов РАН в академики. И в рассудительной мягкой форме «я полагаю» высказывает надежду на то, что такие конкретные предложения (юмор, конечно же) снимут все острые проблемы.

И вдруг - возвращение к забытой роли резонера. Смена ролевых позиций очеловечила этот текст. Перед нами не занудная, утомительно-нравоучительная, возвысившаяся над читателем фигура, а живой человек, заинтересованный в решении сложных проблем в науке. Как видим, есть и такой вариант обновления позиции автора в публицистическом тексте.

В другом материале, опубликованном под той же рубрикой и того же автора, элементы эссе выполняют свою роль еще ярче и эффективнее. Итак, «Ученые-разбойники». В авторском написании через дефис, как странное и неожиданное приложение. Эта эссема очень напоминает «бином фантазии» (фантазирование, по Дж. Родари, новой реальности, как в волшебной сказке «Царевна-лягушка»). Рой символов разлетается по тексту и выстраивается в цепь новых представлений. Так зарождается сатирический эффект.

В теоретическом плане интересно отметить, что тяга эссе к сатирическим жанрам была замечена литературоведением и стала объектом дискуссии в 20-х годах. Так, Б.В. Томашевский обратил внимание на существование «промежуточной» формы, находящейся «на грани газетного и литературного творения», в котором происходило «новое функциональное перераспределение элементов уже сложившихся жанров», что, по его мнению, было «равносильно рождению нового жанра» [152] Томашевский Б.В. У истоков фельетона: (фельетон в «Журналь де Деба» // Фельетон. Л., 1927. С. 71. . А В.Б. Шкловский, сравнивая две родственные формы - эссе и фельетон, - принципиальное различие отнес в область разного адреса этих жанров: «.фельетон предназначается именно массам, эссе - культурно-воспитанному, но не узко специализированному в интересах своих обществу. В своей истории фельетон говорит о сегодня, эссе - о вчерашнем дне. Опыт - для журнала, фельетон - для газеты» [153] Шкловский В.Б. Фельетон и эссе // Фельетон. Указ. изд. С. 76. .

К сожалению, такая категоричность в теории не поддержана практикой ни тех лет, ни современной. Известны эссе, говорящие не о вчерашнем дне, а о сегодняшнем, адресованные широкому читателю и опубликованные в газетах. Это позволило вывести новую закономерность, которая нам кажется более гибкой и отвечающей сути жанра: эссе - нейтральная, но доступная полоса для писателя и журналиста, на которой может проявить себя и тот и другой, если обладают глубокой эрудицией, аналитическим умом и профессиональным мастерством.

Эссе С. Лескова «Ученые-разбойники» - едкая сатира не на вчерашний, а на сегодняшний день. Опыт, оказывается, вполне подходит не для журнала, а именно для газеты (перекличка исторических моментов!). Проблема злободневна: перерождение интеллигенции и криминальная деятельность ученых (конкретнее - взятки берут профессора на экзаменах). Позиция автора понятна из отрицательно-оценочной лексики. В композиционном плане идет исследование проблемы. Приемы сопоставления («взвешивается» опыт сегодняшнего дня с исторической ролью интеллигенции) делают наглядно выразительной потерю интеллигенцией высоких позиций в обществе: русская интеллигенция, которая была носительницей высшей духовности, теперь «все ближе смыкается с преступным миром».

Проблема поднята на философскую высоту: «.вопрос о взаимосвязи нравственности и знания волновал человека с тех пор, как были созданы первые этические системы и появились задатки науки». Осмысляется и опыт «китайского мудреца» Лаоцзы, который выводил нравственность из свойств ума, накопившего знания. И опыт «мудрейшего из мудрых» Сократа, который считал, что «зло есть результат незнания». И опыт буддизма, признававшего одним из трех главных ядов - невежество. Опыт христианской культуры, опыт ученых-атеистов, опыт в самом широком плане в сопоставлении с фактом невежества ученых-мутантов, забывших об этике, подкрепляется и конкретными примерами, парадоксальность которых доводит ситуацию до абсурда: «Представить, что Ньютон обобрал монетный двор, которым руководил, невозможно. Менделеев не мог брать взятки на экзаменах.» и т. д.