Г. Коган - Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования

Подлинный художник, как считали экспрессионисты (вслед за своими философскими учителями), целиком и непосредственно сливается со своими творениями. Но, между ними неизбежно возникает барьер формы как элемент опосредствования, систематизации. И чем изощреннее форма, тем беднее содержание, тем слабее пульс жизни художественного произведения, тем более оно " отчуждено " от своего создателя. Тем самым возникает острое противоречие между художником-творцом и художником формы (или литератором). Оно представляет собой аналог философской антиномии интеллекта и жизни. Это противоречие было также порождено общей для всей европейской литературы тенденцией к непосредственному, безыскусному восприятию действительности, реакцией на тяготивший ее эстетизм. Примером такого " естественного как сама жизнь " художника был провозглашен Достоевский. Достоевский рассматривается экспрессионистами уже не как писатель, а как нечто большее, как явление жизни, как гений, приобщенный к тайнам бытия.

Экспрессионист К. Эйнштейн ссылается на известное высказывание о Достоевском, принадлежащее французскому романисту Ш. Л. Филиппу. Филиппа привлекало в Достоевском " варварское начало ", то есть близость к жизни, непосредственность и полнота ее восприятия [2253]. " Я прочел "Идиота" Достоевского , — писал Филипп. — Вот это — произведение первозданной силы. Общечеловеческие вопросы поднимаются здесь со страстью. Я не знаю в нашей литературе такой насыщенной книги. Иногда это безумие прекрасно. Сцена, где князь Мышкин рассказывает о своих занятиях с детьми в Швейцарии, описание его эмоционального состояния перед первым припадком эпилепсии, его встреча с Рогожиным и последняя глава — все это вещи чудовищно грандиозные. А его персонажи, такие простые и в то же время такие сложные… " [2254]

Новый взгляд на художника романиста повлек за собой и переоценку отношения к герою художественного произведения. Эйнштейн замечает, что в центре романа должен стоять человек, раскрытый не в его " характере ", а в его " судьбе ". В чем смысл такого противопоставления? По логике Эйнштейна, тщательно выписанный характер фиксирует внимание на частном, на " личных чувствах ", что значительно " мельчит " героя, который " не должен быть своекорыстным и рассказывать свою биографию ". Большинство современных Эйнштейну немецких романов, по его мнению, — как раз " фрагменты биографий ". Между тем повествование должно строиться не на " жизнеописании человека ", а на " времени ", на движении эпохи, в которую герои живут и " творят свою судьбу ". Иначе говоря, индивидуальная жизнь обретает искомую значительность " судьбы ", если она связана с историческими судьбами человечества. В таком случае роман — уже не " фрагмент биографии ", а " фрагмент, покоряющий своей мощью ", каковым, согласно Эйнштейну, является и "Идиот" Достоевского.

Означала ли подобная характеристика романов Достоевского признание его реализма? Однозначного ответа на этот вопрос экспрессионисты не дают. Пинтус, например, считает, что Достоевский " уничтожает " реальность " грандиозным образом божества, поднимающимся из кратера событий " [2255]. С другой стороны, те, кто, подобно Наторпу, воспринимали метод Достоевского как " пророческое видение ", не находили в нем общности с субъективизмом романтиков. Устами Достоевского, утверждает Наторп, говорит " вечный человек " — человек, " живущий, действующий и страдающий в наиреальнейшей действительности " [2256]. Отвергая эмпиризм, поверхностное копирование, экспрессионисты видели в творчестве Достоевского великую правду о человеке. Близость Достоевского к " жизни " подчеркивает и Нетцель в книге "Национальное своеобразие русского романа", написанной еще во многом с позиций неоромантизма. Книга вышла в свет в 1920 г. " Русский художник , — пишет Нетцель, — возвращает европейскую мысль к полноте переживания и таким образом вновь примиряется с жизнью. В этом — чисто духовное значение великого русского романа ". По существу Нетцель имеет в виду универсальный характер русской литературы, ее тесную связь с действительностью. " Каждый великий русский писатель , — утверждает он, — никогда не признает искусство как таковое, как особую сферу жизни. Он всегда стремится быть активным участником жизни и добиваться определенных бесспорных целей, в которые он верит ". Реализм русского романа и его высокий гуманистический пафос определяют, по Нетцелю, и его яркое национальное своеобразие (Нетцель даже предлагает ввести для обозначения русского романа особый термин "Russan" в противовес западноевропейскому "Roman") [2257].

Не удивительно, что при таком взгляде на русский роман Достоевский притягивал к себе крупнейших немецких писателей данной эпохи и влиял на их творчество. Влияние это прослеживается, например, в произведениях молодого Г. Манна, Л. Франка, Э. Барлаха, Т. Дойблера, А. Вольфенштейна и ряда других авторов, примыкавших к экспрессионизму и близких к нему. Остановимся лишь на тех случаях, где воздействие Достоевского подтверждается свидетельствами, исходящими от самих художников.

Открытие Достоевского следует считать крупнейшим событием творческой биографии А. Деблина (1878-1957), становление которого как писателя-романиста неотделимо от экспрессионизма. С 1910 до 1914 г. Деблин был активным сотрудником журнала "Sturm". С творчеством Достоевского Деблин познакомился еще в гимназии.

" Достоевский был первым, кто обрушился на меня в мои школьные годы <���…> Вечерами я читал "Раскольникова" — днем нужно было зубрить Гете и Шиллера <���…> Из этого времени я припоминаю еще мимолетное увлечение эстетического порядка — увлечение Софоклом и Гомером, но оно было недолгим. Оно бесследно исчезло в том огромном будоражащем потоке эмоций, который изливался из Достоевского. Ничто не могло устоять перед мощью этого потока. В нем был бунт, энергия, революция " [2258].

Встает вопрос: о какой революции идет здесь речь? Ответ на него можно найти в другом высказывании писателя.

" Мои главные и истинные впечатления восходят <���…> к Достоевскому. Только такое могучее явление как русский писатель могло возвысить меня, как и других, над убогостью и банальностью литературы периода наших дебютов. Когда смещаются эпохи и возникает необходимость новых перспектив, основная задача состоит в том, чтобы открыть эти новые перспективы, отказавшись от старого. Здесь-то русский писатель и оказался для нас как нельзя более кстати " [2259].

Следовательно, по Деблину (который выступает от имени всего поколения экспрессионистов), искусство Достоевского — не литература, это — школа жизни и сгусток жизни, ощущение и опыт переходного времени. В этом и заключается его " революционность ". Как и многие из его современников, Деблин не раз подчеркивал, что Достоевский " внелитературен ". По его собственному признанию, он даже не читал до конца произведений Достоевского, опасаясь, что начнет воспринимать их как " литературу ". Например, глубокое впечатление от "Преступления и наказания" было вызвано, оказывается, " не самим романом "Раскольников", а собственно говоря, лишь отдельными страницами ". Деблин пишет, что не хотел " погружаться в детали ", ему важно было уловить лишь " музыку книги " [2260]. Точно так же обстояло дело и с другими романами Достоевского. " Роман "Идиот" , — признается Деблин, — был на протяжении ряда лет моей самой любимой книгой, но я ни разу не дочитал ее до конца ". Деблин рассказывает далее, что " года два " он всюду носил с собой роман "Идиот" и, " раскрыв книгу на том или ином диалоге, не мог от него оторваться ". Было бы " абсурдом и профанацией ", — заявляет Деблин, — читать этот роман как обычную книгу. " В том-то и дело , — подытоживает писатель, — что это была для меня не просто книга, это была внезапная встреча ". Знакомство с Достоевским Деблин расценивает как событие, как встречу с " огромным историческим явлением " [2261]. Творчество Достоевского для Деблина — откровение иррациональной стихии жизни. Болезнь Достоевского, по мнению Деблина, " отвратила его от всего интеллектуального и сразу же поставила на твердую почву инстинктивного " [2262]. Не случайно именно " антиинтеллектуальные " герои Достоевского (князь Мышкин, Алеша Карамазов) пользовались среди экспрессионистов (и неоромантиков) наибольшей популярностью. Мудрые душой и сердцем, они были восприняты как воплощение подлинной человечности. Только в иррациональном проявляется истинное естество человека, — так считал Деблин и утверждал, что " наряду с растениями, зверями и камнями есть только две категории людей, а именно: дети и сумасшедшие " [2263]. В этих словах проступает не только Деблин — писатель-экспрессионист, но и Деблин — ученый-медик. Как врач-психиатр, исследующий область подсознательного, Деблин также тянулся к Достоевскому, называя его " предтечей Фрейда " [2264].