Юрий Лотман - Пушкин

Описание танца в строфе XLIII композиционно завершает описание начала именин: «Шум, хохот, давка у порога» (V, XXV, 12) — «треск, топот, грохот», связывая всю эту картину с дьявольским шабашем сна Татьяны, что в целом бросает совершенно новый отсвет на, казалось бы, идиллический быт провинциального мира. Связь сна и бала была отмечена еще современной П критикой: «Из мира карикатур мечтательных Поэт переносит нас в мир карикатур существенных», — писал критик «Сына Отечества» (1828, ч. 118, № 7). Инфернальный облик каждодневного поместного быта, подготовляя возможность трагической развязки, не снимал вместе с тем возможности с другой точки зрения осмыслять эту же жизнь как идиллию. Однако он раскрывал возможность того, что в недрах этого быта, между куплетами Трике и мазуркой Буянова, созревает убийство Ленского и обстоятельства, разбившие жизнь Татьяны.

Строфа XLIII имела и другой смысл: она, видимо, была тесно связана с параллелью между EO и «Илиадой». Откровенно грубое сравнение девушки с кобылицей восходило к оде Анакреона «К африканской кобылице», подражание которой П написал в 1826 г. («Кобылица молодая… — III, 1, 107). Образ манежного корда и мазурочного круга также находит параллель:

Полемическое по отношению к классицизму восприятие античной поэзии как простонародной имело, однако, и другой смысл: Кюхельбекер в уже неоднократно цитировавшейся статье писал, что характер разочарованного человека, «отжившего для всего брюзги», размножившегося в литературе в образах, «которые слабы и недорисованы в «Пленнике» и в элегиях Пушкина», «далеко не стоят Ахилла Гомерова, ниже Ариостова Роланда» (Кюхельбекер, с. 457). Полемическое окончание картины бала в стиле Гомера имело тот же смысл, что и начало в духе Ломоносова.

XLIII. XLIV, 7 — Какой-то пошлый мадригал … — Пошлый , зд. «обыкновенный, ничем не примечательный, заурядный» (Словарь языка Пушкина, III, 626); мадригал — см. с. 243, зд.: комплимент.

Эпиграф взят из книги Петрарки «На жизнь мадонны Лауры» (канцона XXVIII), см.: Розанов M. H. Пушкин и Данте. — Пушкин и его современники, XXXVII, 1928, с. 16.

В четвертой станце канцоны содержатся стихи:

П , цитируя, опустил средний стих, отчего смысл цитаты изменился. У Петрарки: «Там, где дни туманны и кратки — прирожденный враг мира — родится народ, которому не больно умирать». Причина отсутствия страха смерти — во врожденной свирепости этого племени. С пропуском среднего стиха возникла возможность истолковать причину небоязни смерти иначе, как следствие разочарованности и «преждевременной старости души».

I, 11–12 — Ночлег отводят от сеней

До самой девичьи …

Ср.: «После ужина все помещения в доме: и гостиная, и зала, не говоря о внутренних комнатах, устилались перинами, и гости ложились в повалку» (Селиванов, с. 127).

II, 5 — И Флянов, не совсем здоровый … — Т. е. пьяный. П вводит выражение «не совсем здоровый» как элемент «чужой речи», выражающей точку зрения «затра<���пезного> этикета» (VI, 351) провинциальных дам, по язвительному определению П . Ср. у Гоголя: «Дамы города N отличались, подобно многим дамам петербургским, необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: «я высморкалась, я вспотела, я плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос, я обошлась посредством платка». Ни в каком случае нельзя было сказать: «этот стакан или эта тарелка воняет» <���…> а говорили вместо того: «этот стакан нехорошо ведет себя…» («Мертвые души», т. I, гл. VIII). Ср.: «Как зюзя пьяный» ( VI, V, 9 ). См. с. 290.

III, 6–9 … тревожит

Ее ревнивая тоска

Как будто хладная рука

Ей сердце жмет …

— Ср.: VI, 611 и в пушкинском переводе «Из Ариостова «Orlando furioso» (1826) во время, близкое к работе над шестой главой EO :

Возможно, что именно интерес к психологии ревности определил выбор этого текста для перевода. С этим же связано и сближение с текстом EO : Татьяна смущена «странным с Ольгой поведеньем» ( VI, III, 3 ) Онегина; как и Ленский, она испытывает ревность. Этим объясняется неожиданное, казалось бы, совпадение текстов EO и перевода из Ариосто.

11-14 — «Погибну», Таня говорит… «Не может он мне счастья дать». — Романтико-фольклорное сознание героини подсказывает ей жесткие стереотипы для осмысления загадки Онегина: «хранитель» или «искуситель», Грандисон или Ловелас, суженый или разбойник (показательно, что так же мыслит и Ленский см. с. 295).

Однако влияние романтической литературы, делавшей образ носителя зла обаятельным, фольклорные образы жениха-разбойника, соблазнителя сестры и убийцы брата, с одной стороны, и очевидность того, что Онегин «уж верно был не Грандисон», с другой, заставляют Татьяну видеть в нем именно «погубителя». Литературное воображение героини рисует ей и возможное развитие будущих событий: сладостную гибель девушки, влюбленной в злодея, в духе сюжета «Мельмота» Матюрина («но гибель от него любезна…» — VI, III, 12 ). Ожидания Татьяны во многом совпадали с литературными представлениями читателя онегинской поры, воспитанного на тех же книгах. Именно на их фоне поведение героев по законам обыденной жизни приобретало характер художественной неожиданности.

IV — Высказывалось мнение, что в основе образа Зарецкого лежит реальное лицо — Ф. И. Толстой-Американец (см. с. 238–239). Даже если это так, П подверг черты реального прототипа существенной переработке.

8 — Картежной шайки атаман … — Азартные игры, хотя и были формально запрещены, но фактически являлись общераспространенным времяпровождением. Известия о крупных проигрышах и выигрышах составляли обычную тему разговоров в обществе.