Вильгельм Гумбольдт - Язык и философия культуры

От объекта наказания я обращаюсь теперь к самому наказанию. Установить, даже в самом общем определении, меру наказания или хотя бы только указать ту границу, которую оно никогда не должно преступать, в исследовании общего характера, не принимающем во внимание местные условия, я считаю невозможным. Наказания должны быть злом, которое устрашает преступника. Но степень физического и нравственного восприятия бесконечно различна и меняется в зависимости от места и времени. Поэтому то, что в одном случае с полным основанием считается жестокостью, в другом может быть вызвано необходимостью. Несомненно только одно: совершенство системы наказаний прямо соответствует степени их мягкости, разумеется, если они сохраняют при этом свою действенность, и не только потому, что не слишком жесткие наказания сами по себе являются меньшим злом, но и потому, что они наиболее достойным человека образом уводят его от преступлений. Ведь чем менее болезненны и страшны наказания физические, тем более они тяжелы нравственно; напротив, сильное физическое страдание притупляет у того, кто его переносит, чувство стыда, а у того, кто их видит, чувство неодобрения. Поэтому мягкие наказания можно применять значительно чаще, чем это представляется на первый взгляд, так как они уравновешиваются нравственным воздействием. Вообще, надо сказать, что действенность наказаний полностью зависит от того впечатления, какое они производят на преступника, и можно почти суверенностью исходить из того, что в ряду правильно расположенных степеней наказаний безразлично, какая из них будет считаться высшей, так как действие наказания зависит не столько от его характера, сколько от того места, которое оно занимает в ряду наказаний, и высшей степенью наказания часто считают ту, которая признана таковой государством. Я говорю «почти» потому, что совершенно верно это утверждение было бы только в том случае, если бы наказание со стороны государства было единственным злом, угрожающим гражданину. Но поскольку это не так, более того, часто именно весьма реальные беды и заставляют человека совершать преступление, то при вынесении приговора о высшей мере наказания, как и вообще наказаний, призванных предотвращать зло, надлежит исходить именно из этого. Гражданин, который будет пользоваться той высокой степенью свободы, какую ему смогут предоставить (если закон введет в силу выдвинутые здесь соображения), будет пользоваться большим благосостоянием, настроение его будет светлее, а фантазия ярче, и наказания, сохраняя всю силу своего воздействия, смогут стать менее суровыми. Ведь несомненно, что все доброе и благотворное находится в поразительной гармонии, и достаточно пробудить что-нибудь одно, чтобы насладиться благодатным воздействием всего остального. Поэтому единственное общее положение, которое можно предложить в этой области, сводится, как я полагаю, к тому, что высшая мера наказания должна сообразовываться с местными условиями и, в зависимости от этих условий, по возможности смягчаться.

Только один вид наказаний следовало бы, по моему мнению, полностью исключить, это наказания, которые бесчестят человека, порочат его репутацию, так как честь человека, доброе мнение о нем сограждан не находится во власти государства. Поэтому наказания такого рода могут заключаться только в том, что государство лишает преступника своего уважения и своего доверия и разрешает это безнаказанно совершать другим. Хотя нельзя отрицать право государства обращаться к такому средству там, где оно считает это необходимым, и хотя это может быть даже его прямой обязанностью, тем не менее обнародование подобного решения я не считаю целесообразным. Ибо, во-первых, оно предполагает известную последовательность в неправомерных поступках того, кто подвергается наказанию, что в действительности встречается редко, во-вторых, подобное заявление государства, даже если оно выражено в самой мягкой форме, как простое изъявление справедливого недоверия с его стороны, всегда слишком неопределенно и поэтому само по себе создает возможность злоупотреблений, а также по самой последовательности принципов охватывает больше случаев, чем того требует дело. Характер доверия, которое можно питать к человеку вследствие разнообразия связанных с ним обстоятельств, столь многообразен, что из всех видов преступлений я вряд ли могу обнаружить такое, которое лишило бы преступника доверия одновременно во всех его разновидностях. Между тем именно к этому ведет лишение чести, сделанное в общей форме, и человек, нарушивший тот или иной закон, о чем вспоминали бы лишь при определенных обстоятельствах, всегда несет на себе клеймо бесчестия. О том, насколько это наказание жестоко, свидетельствует, безусловно, никому из людей не чуждое чувство, что без доверия окружающих сама жизнь теряет свою ценность. Применение этого наказания связано и с другими трудностями. Недоверие к добропорядочности должно, по существу, всегда проявляться там, где обнаруживается ее недостаточность. На какое количество случаев это наказание должно быть тем самым распространено, очевидно. Не меньшая трудность связана и с другим вопросом: сколько времени должно действовать наказание? Нет сомнения в том, что каждый справедливый человек захочет ограничить его определенным сроком. Но разве во власти судьи сразу в какой-то определенный момент вернуть гражданину доверие его сограждан, которого он долго был лишен? И наконец, разве не будет противоречить всем принципам нашего исследования, если государство в каком бы то ни было направлении начнет влиять на мнение граждан? Я полагаю, что было бы более целесообразно, если бы государство ограничилось своей прямой обязанностью защищать граждан от подозрительных личностей и повсюду, где это может быть необходимо, например при замещении должностей, признании достоверности свидетельских показаний, установлении прав опеки и т. д., предписывало бы посредством четко сформулированных законов, что люди, совершившие те или иные преступления, понесшие то или иное наказание, в данном случае этого права лишаются; в остальном же государство должно было бы полностью воздерживаться от каких-либо общих заявлений о недоверии и тем более лишении чести того или иного человека. Тогда было бы очень легко установить срок, по истечении которого такое наказание теряло бы свою силу. Что государству, впрочем, дозволено позорными наказаниями воздействовать на чувство чести его граждан, в напоминании не нуждается. Нет необходимости также повторять, что не может быть допустимо наказание, действие которого распространяется не только на преступника, но и на его детей или родственников, что в равной мере противоречило бы справедливости и правомерности; жестокость подобного наказания не в состоянии смягчить даже то, с какой осторожностью об этом говорится в Прусском уложении, во всех остальных отношениях, безусловно, замечательном [10] Th. 2. Tit. 20, 95, .