Вильгельм Гумбольдт - Язык и философия культуры

Не раз между учеными-правоведами возникал спор, следует ли государству заботиться только о безопасности или о физическом и моральном благе нации в целом? Забота о свободе частной жизни приводила преимущественно к первому утверждению; однако естественная идея, что государство может предоставить больше, чем только безопасность, и что злоупотребление в ограничении свободы, хотя и возможно, но не обязательно, служила опорой второму. И это утверждение, несомненно, господствует как в теории, так и на практике, о чем свидетельствует большинство систем государственного права, новые философские кодексы и история большинства государственных установлений. Земледелие, ремесла, промышленность разного рода, торговля, искусство и даже наука — всему этому государство дает жизнь и направление. В соответствии с этими принципами изучение наук о государстве стало иным, что доказывается, например, камеральными и полицейскими науками, возникли совершенно новые отрасли государственного управления — камеральная, мануфактурная и финансовая коллегии. Однако хотя этот принцип и носит столь общий характер, он все-таки заслуживает, как мне представляется, более пристальной проверки, и эта проверка… *

Истинная цель человека — не та, которую ставят перед ним изменчивые склонности, а та, которую предписывает ему вечный, неизменный разум, — есть высшее и наиболее пропорциональное формирование его сил в единое целое. Первым и самым необходимым условием этого является свобода. Однако, помимо свободы, развитие сил человека требует и другого, тесно связанного со свободой фактора, а именно — многообразия ситуаций. Самый свободный и независимый человек, оказавшись в условиях однообразной жизни, не достигнет должного развития. Правда, надо сказать, что, с одной стороны, многообразие всегда является следствием свободы, а с другой — существует угнетение и такого рода, которое вместо того, чтобы ограничить человека в его деятельности, придает всей окружающей его обстановке произвольную форму, так что в результате получается, собственно, то же самое. Однако в целях ясности идей более целесообразно разделять то и другое. Человек может одновременно приводить в действие только одну силу, или, вернее, все его существо одновременно настраивается только на одну деятельность. Поэтому человеку, по-видимому, свойственна односторонность, поскольку его энергия слабеет, как только он направляет ее на несколько предметов. Однако он освобождается от этой односторонности, если стремится объединить отдельные, часто по отдельности применяемые силы, и в каждый период своей жизни сочетает в одновременном акте уже почти погасшую искру с той, которая только готовится ярко вспыхнуть, и пытается придать многообразие не предметам, на которые он воздействует, а силам, посредством которых он воздействует на них. То, что здесь достигается связью прошедшего и будущего с настоящим, в человеческом обществе создает единение с другими людьми. Ибо в течение всех периодов своего существования каждый человек достигает лишь одного из тех совершенств, которые в своей совокупности составляют характер всего человеческого рода. Таким образом, с помощью связей, возникающих из глубин человеческой сущности, один человек должен усвоить богатство другого. Таким формирующим характер соединением является, например, по опыту всех, даже самых некультурных народов, соединение обоих полов. Однако, если зде^ь как различие, так и влечение к соединению выражены в известной степени сильнее, то оба они не менее сильно, хотя и менее заметно, но именно поэтому, воздействуя более властно, проявляются совершенно независимо от упомянутого различия и между лицами одного пола. Если бы мы далее детальнее рассмотрели данные идеи, это, быть может, привело бы нас к более правильному пониманию того феномена связей, которые в древности, особенно в Греции, не были чужды даже законодателям и которые часто слишком вульгарно называли обычной любовью и всегда неверно — просто дружбой. Воспитательное значение таких связей всегда зависит от степени самостоятельности сторон и от глубины связывающего их чувства. Ибо если без такой глубины невозможно полное понимание друг друга, то самостоятельность необходима, чтобы превратить воспринятое как бы в свою сущность. То и другое требует от индивидов силы, а также различий, которые должны быть не слишком велики, чтобы стороны могли понимать друг друга, но и не слишком незначительны, чтобы они могли возбудить восхищение перед тем, чем владеет другой, и желание воспринять и привнести это в себя. Эта сила и это многостороннее различие объединяются в том, что называется оригинальностью; следовательно, то, на чем в конечном счете покоится все величие человека, что должно быть целью каждого отдельного человека и что тому, кто хочет воздействовать на людей, никогда не следует упускать из виду, есть свое- образие силы и формирования. Это своеобразие достигается с помощью свободы деятельности и многосторонности действующих, и оно же в свою очередь создает их. Даже мертвая природа, равномерно движущаяся согласно вечным и незыблемым законам, представляется человеку оригинального ума более своеобразной. Он как бы переносит в нее самого себя, и поэтому в высшем смысле верно, что каждый воспринимает существующую вне его полноту и красоту в той мере, в какой то и другое содержится в нем самом. Насколько же более сходны должны быть действие и причина в том случае, если человек не просто ощущает и воспринимает внешние впечатления, но и сам действует?

Если попытаться проверить эти идеи, применяя их к отдельному человеку, то все в нем сведется к соотношению между формой и материей. Самую чистую форму с тончайшей оболочкой мы называем идеей, а материю, обладающую наименее выраженным обликом (Gestalt), — чувственным ощущением. Из соединения материи возникает форма. Чем полнее и многообразнее материя, тем возвышенней форма. Божественное дитя может быть только плодом бессмертных родителей. Форма как бы вновь становится материей еще более прекрасной формы. Так, из цветка возникает плод, а из семени плода вырастает новый цветоносный ствол. Чем больше вместе с тонкостью материи возрастает многообразие, тем выше сила, ибо тем прочнее связь. Форма как бы растворяется в материи, а материя — в форме; или, чтобы не выражать свою мысль в образах, — чем богаче идеями чувство человека и чем более проникнуты чувством его идеи, тем он возвышенней и тем он более недостижим. На этом вечном соединении формы и материи или многообразия с единством основано слияние обеих объединенных в человеке натур, а на этом слиянии — его величие. Сила же соединения зависит от силы соединяющихся сторон. Высшим моментом в жизни человека является момент расцвета Менее привлекательная, простая форма плода как бы сама указывает на красоту цветка, который возникает благодаря ему. Все стремится к цветению. Первый отросток семени еще далек от очарования цветка. Плотный, толстый стебель, широко и пышно распускающаяся листва требуют более совершенного формирования. Постепенно, по мере того как наш взор следует за высотой ствола, развитие продолжается; более нежные листочки как будто стремятся соединиться и все более смыкаются, пока наконец это стремление не обретет своего завершения в чашечке цветка [6] Г ё т е В. О метаморфозе растений. . Однако судьба не благосклонна к царству растений: цветок опадает, и плод вновь создает такой же грубый и такой же постепенно принимающий все более тонкую форму ствол. Когда же цветок вянет в человеке, он только уступает место еще более прекрасному, а очарование прекраснейшего скрыто от нашего взора вечно неведомой нам бесконечностью. То, что человек получает извне, — не более, чем семя. Энергичная деятельность человека должна превратить это семя — пусть оно даже наиболее прекрасно — также в нечто наиболее благотворное для себя. Степень благотворности семени всегда зависит от того, насколько оно сильно и своеобразно само по себе. Высшим идеалом совместного существования людей представляется мне такое существование, при котором каждый развивался бы только из себя самого и для себя самого. Физическая и нравственная природа этих людей сблизила бы их друг с другом, и подобно тому, как военные сражения более почетны, чем борьба на арене, как борьба возмущенных народов окружена большей славой, чем сражения, в которых участвуют наемные солдаты, так и борение этих людей служило бы доказательством их энергии и одновременно порождало бы их энергию.