Григорий Прутцков - История зарубежной журналистики (1945—2008)

Но я не задержался бы и там. Я бы двигался вперед, к самому расцвету Римской империи. И я бы увидел, как она развивалась во времена правления разных императоров и правителей. Там бы я тоже не остался жить. Я перенесся бы в эпоху Возрождения и окинул бы быстрым взором то, что сделал Ренессанс для культурной и эстетической жизни человека. И двигался бы дальше. Я побывал бы даже там, где жил человек, именем которого я наречен. Я бы увидел, как Мартин Лютер написал свои девяносто пять тезисов на вратах церкви в Виттенберге.

Но там я тоже не остановился бы. Следующей моей остановкой стал бы 1863 год, я посмотрел бы на нерешительного президента Авраама Линкольна, который, в конце концов, принял решение подписать приказ об освобождении рабов. Но я продолжил бы свой путь. Я бы перенесся и в ранние тридцатые и стал бы свидетелем того, как человек сталкивается с проблемой крушения своей нации. И вопиюще восклицал, что нам нечего бояться, кроме самого страха.

Не хотел бы я жить и в этом времени. Довольно странно, но я бы обратился ко Всевышнему и сказал: «Если Ты позволишь мне пожить всего несколько лет во второй половине XX века, я буду счастлив». Теперь это действительно звучит очень странно, потому что все в мире перепутано. Нация больна. Беда заключается в самой земле. Кругом путаница. Такое заявление звучит странно. Но я, однако, знаю, что только тогда, когда достаточно темно, можно увидеть звезды. И я вижу Господа, исправляющего во втором столетии то, за что люди в какой-то степени несут ответственность, — что-то действительно происходит в нашем мире. Народные массы восстают. И где бы сегодня они ни собрались — в Йоханнесбурге, Южной Африке, Найроби, Кении, Аккре, Гане, Нью-Йорке, Атланте, Джорджии, Джексоне, Миссисипи или же в городе Мемфис, штат Теннесси, — скандировать они всегда будут одно и то же: «Мы хотим быть свободными!»

И вот еще одна причина того, почему я был бы рад жить в тот период, — мы вынуждены решать проблемы, с которыми человечество борется всю свою историю, но раньше потребности не принуждали их делать это. Просто стремление выжить теперь требует искоренить эти проблемы. Люди уже много лет рассуждают о войне и мире. Но сейчас пришло время перестать просто говорить об этом. Теперь мы уже не выбираем между насилием и «ненасилием» в мире; теперь это или «ненасилие», или «несуществование».

Вот где мы находимся сегодня. А именно в самом разгаре революции за права человека, и если в спешке мы еще что-то не сделали, если до сих пор мы не вывели цветные народы мира из долгих лет нищеты, долгих лет оскорблений и пренебрежения, то вся наша вселенная обречена. Теперь я просто счастлив, что Бог даровал мне возможность жить в эту пору, чтобы увидеть, к чему все это приведет. И я рад, что Он дает мне право быть в Мемфисе.

Я помню, я помню, когда негры просто слонялись кругом, как часто говаривал Ральф, уступая своим слабостям, и улыбались, когда их не грабили. Но это время прошло. Мы настроены серьезно, и мы полны решимости получить свое законное место в Божьем мире.

И ждать осталось недолго. Мы не просто устраиваем какие-то протесты или пытаемся кому-либо что-то доказать. Мы пытаемся сказать, что хотим быть настоящими мужчинами. Мы желаем быть просто людьми. Мы говорим, что все мы дети Божьи. И что мы не обязаны жить так, как мы вынуждены жить.

Итак, что бы все это значило в этот великий период в истории? Это означает, что мы должны оставаться вместе. Мы должны оставаться вместе и сохранять единство. Вы знаете, всякий раз, когда фараон хотел продлить период рабства в Египте, он всегда пользовался любимой, любимейшей формулой. Какова она была? Он сеял раздор среди самих рабов. Но всякий раз, когда рабы соединялись, что-то обязательно случалось на фараоновом судилище, и он не мог удержать рабов в узах рабства. Сохраняя единство, рабы делали первый шаг на пути к выходу из уз рабства. Давайте и мы будем держаться вместе.

Во-вторых, давайте решим все разногласия. В первую очередь, это несправедливость. Дело в том, что Мемфис не соглашается быть справедливым и честным в отношениях с государственными служащими, которым пришлось сегодня быть санитарными работниками. И сейчас самое время заострить на этом особое внимание. Проблема насилия волновала всех во все времена. Вы знаете, что случилось на днях, и это давление может сравниться только с разбиванием окна. Я читал много статей, и в них очень редко кто-нибудь удосуживается упомянуть тот факт, что одна тысяча триста санитарных работников бастуют, и что Мемфис к ним крайне несправедлив, и что мэр Лоэб нуждается в лечении. Они этого не касаются.

И теперь мы снова прибегнем к демонстрации, мы просто обязаны опять это сделать, чтобы все поставить на свои места. И мы заставим всех увидеть, что тринадцать сотен детей Божьих здесь страдают — иногда даже от голода, и особенно темными, угрюмыми ночами, тогда они постоянно задают себе один и тот же вопрос: как же со всем этим справиться? В этом-то и суть дела. И мы собираемся сказать народу: мы уверены, что это обязательно закончится. Ибо, когда человек стремится к тому, чтобы все было справедливо, и готов всем для этого пожертвовать, ничто не может встать на его пути, кроме победы.

Мы не допустим, чтобы нам помешали. Мы сами хозяева в нашем ненасильственном движении за разоружение полиции; они не знают, что и делать, — я видел их так часто. Я помню, как в Бирмингеме, что в штате Алабама, мы день за днем славно сражались и не хотели даже покидать улицу; усилием сотен соратников мы справились с ними. И Булл Коннор приказал направить собак для подкрепления, и вскоре они прибыли; но мы сумели их опередить. Затем Булл Коннор сказал: «Задействуйте пожарные шланги». И, как я сказал вам, прошлой ночью Булл Коннор не знал истории. Он немного знал физику, что никак не было связано с трансфизикой, которую знали мы. А дело было в том, что это был такой огонь, который никакая вода потушить не сможет. Но мы ушли еще до приезда пожарных; однажды мы уже успели узнать, что такое вода. Если бы мы были из баптистской или какой-либо иной конфессии, мы бы полностью были залиты водой. Если бы мы были методистами или же кем-либо еще, мы бы были только окроплены, но мы знали, что такое вода.

Но и это нас не остановило. Мы продолжали бастовать и при виде суровых собак, мы храбро смотрели им прямо в глаза, пожарные рукава тоже не стали преградой для нас, и, лишь взглянув на них, мы продолжили, распевая «Я уже вижу, как в небе витает свобода». А потом нас бросили в полицейские фургоны и уложили, как иногда бывало, точно сардин в банки. И они поспешили бросить нас туда, а старый Булл сказал: «Избавьтесь от них!» — они так и сделали; и мы шли в эти фургоны, распевая «Мы победим». И мы то и дело попадали в тюрьму и видели заглядывающих в окна тюремщиков, тронутых нашими молитвами, нашими словами и песнями. И это была сила, с которой Булл Коннор не смог справиться; и так, в конечном счете, мы взяли верх над Буллом, мы выиграли эту борьбу в Бирмингеме.