Владимир Алпатов - История лингвистических учений. Учебное пособие

Уже Ф. Боас писал: «Может показаться, что… слово… образует естественную единицу, из которой отроится предложение. В большинстве случаев, однако, легко показать, что это не так и что слово как таковое познается только в результате анализа. Это, в частности, ясно в случаях, когда мы имеем дело с предлогами, союзами и глагольными формами, относящимися к придаточным предложениям». В связи с этим он приводит любопытный пример: даже явно не представляющее собой слова английское окончание прошедшего времени — ed в определенном контексте может представлять собой целое высказывание. Если даже с европейскими языками, когда начинать их внимательно анализировать, все столь непросто, то тем более трудности составляют индейские языки: «При рассмотрении американских языков мы увидим, что эта практическая трудность будет многократно стоять перед нами и что невозможно с объективной уверенностью решить, правомерно ли считать определенную фонетическую группу независимым словом или же подчиненной частью слова». Ф. Боас начал заниматься выработкой специальных исследовательских процедур для выделения слов, позже эту работу продолжат Л. Блумфилд и другие ученые. Немалые трудности вызывали и проблемы сегментации текста на звуковые единицы, морфемного анализа, частей речи и т. д.

В-третьих, еще больше проблем создавала семантика изучаемых языков. Если в языках Европы значения слов хотя и не всегда полностью совпадали друг с другом, но были хотя бы соотносимы, отражая общую культуру, если в этих языках существовал не совсем идентичный, но хотя бы сходный набор грамматических категорий (падеж, число, род, время и т. д.) с достаточно понятными любому европейцу значениями, то в индейских языках все оказывалось не так. Даже придя к какому-то решению о границах слова в том или ином индейском языке, составить словарь этого языка также было непросто: казалось бы, простое слово в одних контекстах соответствовало одному слову английского языка, в других — другому; наоборот, одному английскому слову в изучаемом языке могло соответствовать множество слов, различия между которыми часто не были ясны. Ф. Боас писал об этом: «Группы идей, выражаемые особыми фонетическими группами, обнаруживают большие материальные различия в разных языках и ни в коем случае не подчиняются тем же самым принципам классификаций». Скажем, в одном языке (эскимосском) имеется несколько слов для обозначения снега разного вида, а в другом языке (дакота) значения «кусать», «связывать в пучки», «толочь» передаются одним словом. Далее Ф. Боас указывал: «Совершенно очевидно, что выбор подобных элементарных терминов должен до известной степени зависеть от основных интересов народа… В результате получилось, что каждый язык с точки зрения другого языка весьма произволен в своих классификациях. То, что в одном языке представляется единой простой идеей, в другом языке может характеризоваться целой серией отдельных фонетических групп». Понимание такого различия могло стимулировать разные направления исследования. С одной стороны, можно было сосредоточиться на самих различиях и их культурных основаниях, что стало главной задачей этнолингвистики, созданной Э. Сепиром, а в крайнем виде привело к формированию гипотезы лингвистической относительности Б. Уорфа. С другой стороны, и здесь мог формироваться процедурный подход, что в конце концов привело к появлению компонентного анализа.

Семантические трудности вызывала и проблема грамматических категорий. Оказалось, что в таких языках, как индейские, многие привычные грамматические значения специально не выражаются, но существуют такие грамматические категории, значения которых не предусмотрены в существующей теории и просто ускользают от анализа. И здесь членение действительности у разных народов оказывалось разным, что требовало и изучения этого членения самого по себе, и выработки исследовательских процедур для описания языка.

Наконец, в-четвертых, именно в антропологической лингвистике специальное значение приобрела особая личность — информант. Конечно, изучение языка с помощью бесед с его носителями и задавания им тех или иных вопросов существовало всегда. Но раньше оно имело лишь вспомогательное значение. Лингвист совмещал в себе исследователя и носителя языка. И никто больше ему принципиально был не нужен, хотя, конечно, на него всегда как-то влияла существовавшая традиция. Исследователь вживался в изучаемый язык, явно или неявно пользовался интроспекцией, наблюдением над своей лингвистической интуицией. Это было верно не только в отношении материнских языков. Когда средневековый европеец изучал латынь, немец в XIX–XX вв. — английский язык или англичанин — немецкий, когда историк языка занимался толкованием не до конца понятного текста, — он всегда одновременно выступал как носитель освоенного им языка изучения. С индейскими языками так не получалось. Настолько велик был культурный разрыв, что вживание человека европейской культуры в индейский язык практически было невозможно (от индейцев же вся общественная ситуация требовала, часто насильственно, вживаться в английский язык и связанную с ним культуру). Поэтому центральное место в методике изучения индейского языка заняла работа с информантом, обычно двуязычным, которому исследователь задавал специально подобранные вопросы.

Данный факт имел несколько не только практических, но и теоретических последствий. Прежде всего именно в американской науке специальное внимание было уделено методике полевой лингвистики, методам работы с информантам, ранее мало привлекавшим внимания (из-за этого, в частности, невысокий уровень имело большинство миссионерских грамматик). Такая разработка методики помогала решению более широкой задачи — созданию строгих и проверяемых процедур описания языка, применимых к любому материалу, включая и родной язык лингвиста.

Но замена интуиции лингвиста интуицией информанта имела и еще более принципиальное значение. Всем направлениям структурализма были свойственны более или менее полный отказ от антропоцентризма, рассмотрение языка как внешнего объекта по отношению к исследователю (такой подход иногда называют системоцентризмом). Американские же лингвисты, о которых идет речь в этой главе, довели системоцентризм до крайности. При изучении индейских языков могла создаваться иллюзия полного осуществления идеала — изучения языка с позиции стороннего наблюдателя. Такой наблюдатель слышит речь, замечает в ней регулярности и повторяемости и выясняет сущность этих регулярностей через «объективные» вопросы, задаваемые информанту. Изучать таким образом родной английский язык было труднее: даже отказавшись от интроспекции, трудно было совсем отбросить традиции описания этого языка, основанные на интуиции предшественников. Для индейских языков таких проблем не было. Однако американские исследователи не замечали, что происходит просто перераспределение ролей по сравнению с лингвистами традиционного типа: интуиция и неосознанная интроспекция информанта заменяют интуицию и интроспекцию лингвиста.