Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Судя по всему, письмо не было отправлено; зато в той же рабочей тетради через несколько листов появились первые наброски «Пиковой дамы». «Такое сближение может показаться произвольным, – писал Лацис. – Однако… вот что в 1925 году писал М.А.Цявловский:

“Если бы не начальные слова «Сегодня годовщина…» – эти строки можно бы счесть за набросок одного из писем Германа к Лизавете Ивановне…”»

Однако вернемся к Собаньской.

Да, соглашусь, стихотворения Пушкина «Простишь ли мне ревнивые мечты…» , «НОЧЬ» , «Как наше сердце своенравно…» и «Мой голос для тебя и ласковый и томный…» действительно могли быть написаны Собаньской – как, впрочем, и любой другой женщине. Да, черновик письма к Собаньской в ответ на ее записку от 2 февраля 1830 года действительно дышит ожившим чувством и чуть ли не повторяет сюжет стихотворения « Простишь ли мне ревнивые мечты… », в то время как ее записка безупречно вежлива и одновременно холодна, в ней нет и намека на какое бы то ни было чувство:

« В прошлый раз я забыла, что отложила до воскресенья удовольствие видеть вас. Я упустила из виду, что должна буду начать этот день с мессы, а затем мне придется заняться визитами и деловыми разъездами. Я в отчаянии, так как это задержит до завтрашнего вечера удовольствие вас видеть и послушать вас. Надеюсь, что вы не забудете о вечере в понедельник и не будете слишком досадовать на мою докучливость, во внимание ко всему тому восхищению, которое я к вам чувствую ».

Да, пушкинский мадригал, который он записал ей в альбом ( что противоречит требованию «утаенности» – как, впрочем, противоречит эта кандидатура и другим требованиям) в ответ на просьбу об автографе, действительно свидетельствует, что Пушкин сохранил память о ней – но разве не мог поэт это стихотворение записать в альбом любой из женщин, которых он любил? —

Казалось бы, все возможности исчерпаны, все кандидатуры перебраны – ан нет, уже и в этом веке находятся искатели: Л.Н.Васильева «посвятила этой теме» роман «Жена и муза», и, хотя последние строки пушкинской оды героине этого романа, императрице Елизавете ( «И неподкупный голос мой был эхо русского народа» ), как любовная лирика вызывают, по меньшей мере, улыбку (про «ПОЛТАВУ» Васильева и не вспоминает!), она всерьез считает именно ее этой «утаенной любовью» Пушкина. А В.М.Есипов в книге «Пушкин в зеркале мифов» только на том основании, что «ПОЛТАВА» создавалась как раз тогда, когда Пушкин был увлечен Анной Олениной, предлагает «утаенной любовью» считать ее, хотя текст посвящения поэмы с Олениной никоим образом не вяжется (читатель и сам может пройтись по «контрольным точкам» посвящения, чтобы убедиться, что исследователь соответствием выдвинутой им версии и текста посвящения «ПОЛТАВЫ» не озаботился). Точно так же не отвечает он и на вопрос, какое отношение его кандидатура могла иметь к содержанию поэмы и зачем Пушкину было утаивать эту свою безответную любовь к Анне Олениной – не говоря уже о нарушении требования «утаенности» этого имени.

Но что побуждает исследователей творчества Пушкина снова и снова заниматься этими, похоже, бесперспективными поисками? Я вижу один ответ на этот вопрос: пушкинисты, занимавшиеся поиском этой « вечной, верной и неразделенной любви » были романтиками . Потому-то так легко разбиваются все эти версии при первом же сопоставлении с реальностью. И не надо упрекать меня, что я не верю в такую любовь: я верю. Я даже писал о такой любви в этой главе, когда говорил о Марии Волконской. И хотя ее фактическим мужем в Сибири и отцом ее детей стал другой декабрист – Александр Васильевичем Поджио, это сути ее поступка и моего отношения к ее любви не меняет. Но дело-то не в нашей вере в такую любовь, а в Пушкине; вопрос в том, могла ли быть такая любовь у него. А вот на этот вопрос осмелюсь ответить: нет, не могла.

Пушкин был влюбчив; Мария Волконская удивительно точно сформулировала эту его черту: «Как поэт, он считал долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался». Но его влюбленность никогда не продолжалась долго, его поэтическому восторгу была необходима новизна: «восторг с привычкою не уживется» (Шекспир). Да он и сам писал в 1828 году (в своем упорном желании обнаружить эту на всю жизнь «утаенную любовь» пушкинисты просто закрывали глаза на очевидное):

Его душа быстро освобождала место для новой любви, и, поскольку предметы любви были такими разными и, вследствие этого, развитие отношений с любимыми женщинами отличалось одно от другого, Пушкин написал столько стихов о любви, изобразив в них все оттенки очарованности и влюбленности, любви и любовной тоски, ревности и страсти. Он сохранял ко всем девушкам и женщинам, которых он любил, глубочайшее чувство благодарности за пережитое им чувство, и это дало ему возможность описать во всех оттенках и воспоминания о любви. Ничуть не желая умалить ни пушкинского эпиграмматического остроумия, ни его мудрости, я хочу только сказать, что Пушкин как лирический поэт был по преимуществу поэтом любви, и эта сторона его творчества, такая богатая и разнообразная, – для нас тоже бесценный дар.

Пора подводить предварительные итоги. Но, как я уже говорил, есть версии, которые рассматривают «утаенную любовь» и не как любовь к женщине. Справедливость требует рассмотрения и этих гипотез; мне известны две такие версии.

Александр Лацис обмолвился, что речь в посвящении «ПОЛТАВЫ» идет не об утаенной любви к какой-то женщине, а о любви к свободе. При всем моем восхищении Лацисом как пушкинистом, с ним трудно, невозможно согласиться, настолько постоянно и открыто, во всех нюансах поэт говорил о своей любви к свободе на протяжении всей жизни, тут ему нечего было утаивать. Кроме того, текст посвящения не позволяет подразумевать такой «адресат» без существенных натяжек – да и при чем тут «ПОЛТАВА» ?