Любовь Чурилина - Актуальные проблемы современной лингвистики. Учебное пособие

М. Шварц считает вполне очевидным, что семантическое знание репрезентировано и расположено в мозге человека значительно более диффузно, чем структуры формального знания. Она также высказывает мнение о тесной взаимосвязи семантического знания и концептуального знания, однако не считает их идентичными. Семантическое знание привязано к фонологической репрезентации и к синтаксической структуре, подчиняясь принципам специфичности языка. Отсюда семантическое знание – это модально-специфичный подраздел концептуального знания, с помощью которого лексикализуются специфические части концептуальной информации.Поэтому встречаются различные лексикализации концептуальных единиц в разных языках.

С опорой на результаты исследований в области афазий и экспериментов в норме речи, а также с учетом описания семантической памяти как огромной сети и принципа распространяющейся активации М. Шварц считает вполне очевидным, что доступ к информации в семантической памяти может быть осуществлен через различные входные каналы. Поскольку можно добраться до лексических вхождений через визуальный и тактильный входы, должны иметься динамические связи (или пути переработки) между узлами в сети слов (для конкретных референтов) и другими репрезентациями знания. Лексический доступ семантических единиц не ограничен вербальным входом. Отсюда следует, что семантическая часть ментального лексикона не является информационно инкапсулированным и недоступным для контактов модулем; это система знания, соединенная с другими областями когнитивной переработки. В этом отношении семантическая память – не непроницаемый модуль, а скорее некоторый вид полумодуля. Впервом приближении полумодуль может быть описан как некоторая область когнитивной переработки, функционально обособленная как специфическая подсистема, но в то же время доступная для входов со стороны различных систем знания. Наиболее эффективным входом для операций на уровне семантической памяти М. Шварц считает вербальный вход (это положение требует экспериментальной проверки).

Всвязи с проблемой структуры лексикона активно обсуждается вопрос о том, имеется ли в лексиконе специальный «отсек», необходимый для функционирования морфологически сложных слов <...>.

При установлении того, какие связи и отношения между единицами лексикона являются наиболее характерными, наблюдается определенный сдвиг акцентов. Так, Дж. Эйчисон [Aitchson 1996] отмечает, что традиционно имеет место тенденция отводить большое место связям между гипонимами и суперординатами (например, цветообозначения подводятся под ярлык «цвет»). Однако для ментального лексикона суперординаты не так уж важны за исключением отдельных четко очерченных случаев. Чаще координированные члены (когипонимы), а не суперординаты используются в качестве отсылки к категории: люди говорят скорее о «братьях и сестрах», чем о «детях одних родителей», о «дожде и снеге», чем о «выпадении осадков», и т.д. Наиболее важными для ментального лексикона автору представляются коллокационные связи (т.е. устойчивые словосочетания) и связи между координированными членами (когипонимами). К тому же исследования связей между словами показывают, что говорящие на родном языке помнят лексические единицы в контекстах, в тематических группах. Отсюда следует, что слова не настолько взаимозаменимы, как это принято считать. <...>

Подчеркивая особую значимость когнитивного подхода в лингвистике, мы бы хотели отметить, что он позволяет подойти по-новому не только к определению языка – он ставится в один ряд с такими когнитивными способностями, как восприятие, внимание, память и т.п., – но и рассмотреть в этом свете по-новому главные черты его устройства и организации, а следовательно, дать более адекватную интерпретацию составным частям системы языка и их соотношению. По существующей традиции систему языка делят на лексику и грамматику, да и описание языка строят как противопоставляющее словарь синтаксису и морфологии. Сегодня, однако, надо пересмотреть наши взгляды на природу и функции лексикона, отстаивая не столько мнение о его противопоставленности грамматике, сколько, напротив, идеи их органичной связи, «перетекания» одного в другое и, конечно же, известной условности границ между ними.

Правильность или, по крайней мере, правомочность такой точки зрения на соотношение лексикона и грамматики становится особенно ясной при обращении к проблеме языковых способностей человека, при изучении речевой деятельности говорящих, при исследовании языковой личности как обладающей сведениями о языке, необходимыми для осуществления нормальной речевой деятельности по порождению и восприятию речи. Язык – это то, что дано в качестве особых способностей его носителю, это определенный объем ресурсов и средств, служащих проведению речевой деятельности, это то, что обеспечивает целую совокупность процессов, так или иначе связанных с вербализованными знаниями, – это не только порождение и восприятие речи, это и чтение, и письмо, и перевод, и некоторые другие разновидности деятельности. Именно в связи с этим и возникают вопросы о том, что представляют собой вербализованные знания, знания о языке и знания языка, в каком виде существуют эти знания в голове человека, как упорядочены и стратифицированы эти знания и каковы принципы этого распределения. Ответы на эти вопросы возможны только при условии выхода за пределы самой лингвистики и подключения ее к новой парадигме научного знания, именуемой когнитивной наукой и носящей ярко выраженный междисциплинарный характер. И, действительно, если структурные характеристики языка обусловлены такими факторами, как биологическое строение человека, особенности восприятия им мира, устройством его памяти и т.д. – а это, несомненно, так <...>, то представить эти характеристики силами одной лингвистики и невозможно.

Подобная постановка проблемы явно связана с переносом внимания с одних вопросов на другие: как указывает Н. Хомский, лингвистика очень долго занималась «внешним», «экстериоризованным» языком, – наступило время заняться языком «внутренним», «интериоризованным», языком внутри нас <...>. <...> для описания интериоризованного языкового опыта используются два разных термина – языковая способность и внутренний лексикон, и хотя оба они покрывают представления о том, как отражен в голове человека «внешний» язык, два этих термина лучше разграничивать. Один относится прежде всего к характеристике того, что умеет делать человек с имеющимися в его распоряжении данными о языке, в ходе каких процессов человек приобретает эти знания и как он их использует. Термин же «внутренний лексикон» относится, на наш взгляд, к той аналоговой системе, которая представляет собой вместилище всех сведений о языке и которая предназначена для того, чтобы хранить, упорядочивать и обрабатывать сведения о языке, почерпнутые из опыта или, возможно, врожденные. По сути своей лексикон – это неотъемлемая часть человеческой памяти, имеющая вербализованный характер или прошедшая вербальную форму, то есть так или иначе связанная с обработкой информации в вербальной форме. Устройство внутреннего лексикона определяется, таким образом, тем, что, с одной стороны, это своеобразный аналог системы лексики определенного национального языка, а с другой – часть общей организации человеческого мозга, его интеллекта, часть общего пространства памяти человека.