Леонид Кременцов - Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие

Критика догматических подходов, утверждение приоритета общечеловеческих ценностей перед классовыми, сопровождавшие горбачевскую перестройку, помогли художественной литературе возвратить себе статус искусства. В конце XX века наконец-то начался процесс воссоединения русской литературы, распавшейся после 1917 года на советскую, эмигрантскую и «подпольную», писавшуюся «в стол». В годы перестройки широкому читателю открылись неизвестные ему ранее произведения Б. Пильняка и Е. Замятина, М. Булгакова и А. Платонова, A. Ахматовой и Б. Пастернака, В. Гроссмана и В. Дудинцева. М. Цветаевой и О. Мандельштама, Ю. Домбровского и В. Шаламова и многих других. Свершилось и то, о чем совсем недавно нельзя было и мечтать. Возвратились и продолжают возвращаться на родину сочинения эмигрантов первой волны – И. Бунина, B. Ходасевича, В. Набокова, И. Шмелёва, Б. Зайцева и других; изданы книги писателей, вынужденных уехать из СССР в относительно недавнее время, – А. Солженицына, В. Аксёнова, В.Войновича, Г. Владимова. Восстанавливались без идеологических ограничений связи с мировой литературой.

Решительно обновлялись содержание и форма новых литературных произведений. Смещение литературы в сторону гуманистического сознания стало очевидным. В центре современных книг оказались проблемы нравственные и философские, иллюстративное начало уступало место аналитическому. Художественная литература возвращала себе исследовательский пафос.

Теория и практика социалистического реализма отодвигали на второй план роль вымысла и фантастического начала в творческой работе писателя. В современной художественной литературе начиная с 70-х годов пространство и время вновь обретали необходимые им глубину, перспективу, стереоскопичность. Литература не желала более ограничиваться простым описанием событий и переживаний. Все настойчивее она требовала от читателя сотворчества, активизации ассоциативного мышления.

Круг авторов, прибегавших к использованию фантастики в реалистическом произведении, значительно расширился – Ч. Айтматов, В. Маканин, А. Ким, В. Крупин, М. Кураев, Вл. Орлов, В. Распутин, Вяч. Пьецух и др.

Все эти творческие процессы затронули не только прозу, но и поэзию, и драматургию. Более того, в 70—80-е годы активизировался процесс синтеза искусств. Взаимовлияние и взаимопроникновение музыки, живописи, литературы, кино, телевидения благотворно сказались на развитии авторской песни, рок-поэзии, появились произведения, в которых художественный эффект достигался слиянием рисунка и слова (видеомы А. Вознесенского), возникло «новое» кино – А. Тарковский, С. Соловьёв, Т. Абуладзе.

В литературе 70—80-х годов заметным явлением стала так называемая другая проза. В конце 80-х годов литературовед Г. Белая в статье «“Другая” проза: предвестие нового искусства» предложила свой вариант ответа на вопрос кого же относят к «другой» прозе и назвала самых разных писателей: Л. Петрушевскую и Т. Толстую, Венедикта Ерофеева, В. Нарбикову и Е. Попова, Вяч. Пьецуха и О. Ермакова, С. Каледина и М. Харитонова, Вл. Сорокина и Л. Габышева и еще некоторых.

Проза перечисленных писателей настолько различна по своему художественному облику, что о причислении их к какому-то одному направлению – реалистическому или постмодернистскому, – действительно, не может быть и речи. Различны и судьбы их книг. Одни до гласности так и не вышли из андеграунда, другие сумели пробиться в печать ещё в пору существования цензуры. Роднит же их одно очень существенное обстоятельство. Они острополемичны по отношению к советской действительности и ко всем без исключения рекомендациям социалистического реализма насчет того, как эту действительность изображать, в первую же очередь к его назидательно-наставительному пафосу.

Когда и в каком пространстве происходило обычно действие в произведениях социалистического реализма? Главным образом на работе и праздниках: в цехах, на колхозных полях, в учреждениях, в парткомах, райкомах, обкомах, в торжественных залах и т. п. Кто был героем этих произведений? Передовик производства, ударник коммунистического труда, партийный и советский руководитель, участковый милиционер, отец и благодетель опекаемых граждан, отличник боевой и политической подготовки и т. п.

«Другая» проза перемещала читателя в иные сферы, к другим людям. Ее художественное пространство размещалось в замызганных общежитиях для «лимиты», в коммуналках, на кухнях, в казармах, где властвовала дедовщина, на кладбищах, в тюремных камерах и в магазинных подсобках. Ее персонажи – большей частью маргиналы: бомжи, люмпены, воры, пьяницы, хулиганы, проститутки и т. п.

В произведениях социалистического реализма любовные сцены, интимная жизнь персонажей изображались, как правило, очень скупо либо совсем не показывались. Иногда лишь читатель мог отвлечься, следя за романом главного инженера с замужней женщиной-технологом. Критика даже изобрела специальный термин – «оживляж», которым оценивались подобные ситуации.

В произведениях «другой» прозы, напротив, редко обходилось без постельных сцен одна откровеннее другой. Складывалось впечатление, что именно в области секса в первую очередь может реализоваться и реализуется свобода, какую обретает человек с избавлением от тоталитаризма. Отсутствие чувства меры сказалось и в том, что на страницы литературных произведений в изобилии высыпалась ненормативная лексика. Причем некоторые авторы ничтоже сумняшеся выдавали её прямым текстом, избегая обычных в подобных случаях многоточий, принятых в цивилизованном мире и освященных многовековыми традициями.

Вл. Сорокин в книгах «Очередь», «Тридцатая любовь Марины», «Роман» и другие реализовал оба главных приема «другой» прозы – иронию и пародию.

В «Очереди» герой, идя по своим делам, натыкается на громадную толпу людей, выстроившуюся к какому-то, издалека не разглядеть, магазину, и занимает очередь, хотя никто не может ему сказать, что именно там «дают». Писатель ядовито высмеивает всё, что связано с этим непременным атрибутом советского образа жизни. Потом герой знакомится с продавщицей этого магазина, которая обещает ему по блату достать продававшийся товар, и дело заканчивается любовной оргией.

Сорокин квалифицировался литературоведением как постмодернист. Его Роман из одноименного произведения – типичный симулякр, т. е. копия без оригинала В облике, в языке Романа, в ситуациях, в которые он попадает в начале повествования, сквозит что-то неуловимо тургеневское, хотя подобного героя у И.С. Тургенева нет и быть не может. Однако неожиданно, совершенно немотивированно, по контрасту мягкие элегические картины русской провинциальной жизни позапрошлого столетия резко сменяются жуткими многостраничными сценами кровавых убийств и насилия.