Татьяна Давыдова - Русский неореализм. Идеология, поэтика, творческая эволюция

При анализе особенностей поэтики неомифологического текста автор среди прочих свойств называет следующее: с одной стороны, тяготение сложных образов к амбивалентности и синтезированию противоположностей в персонаже, лирическом либо объективированном, с другой – к расчленению образа на множество двойников, масок. Эту черту Т.Т. Давыдова характеризует как специфическую для неореалистической прозы. Далее отмечается метонимический символ, мифологема как знак сюжета. Например, «мифологемы грехопадения первых людей и их изгнания из рая, скитаний блудного сына, предательства Иуды, суда над Иисусом Христом, его бичевания и крестных мук, преображения и второго пришествия становятся важными эпизодами в «Мы», «Собачьем сердце», «Мастере и Маргарите», «Чевенгуре», «Кащеевой цепи»» (с. 143). Далее: ограничение некоторых текстов-мифов символами-намеками на миф. Далее: в роли кодов, шифров, поясняющих скрытый смысл текста, выступает одновременно несколько мифов. Далее: лейтмотивность, в целом орнаментальность как прием построения романа-мифа. При определении названной специфики Т.Т. Давыдова опиралась на ряд работ, в том числе З.Г. Минц и Д.Е. Максимова.

В мифотворчестве неореалистов выделено два типа: собственно литературное мифологизаторство и сциентистское мифотворчество. При этом делается существенная оговорка: мировоззрение в последнем случае не является позитивистским, что служит для исследовательницы еще одним аргументом в пользу неореалистичности таких текстов, как «Рассказ о самом главном» (1924) Замятина, «Мирская чаша» (1922) Пришвина, «Роковые яйца» (1925) Булгакова, «Потомки солнца» (1922) и «Лунная бомба» (1926) Платонова, «Аэлита»

(1923) и «Гиперболоид инженера Гарина» (1925–1926) Толстою. Отметим также вывод о синтезе сциентистского мифотворчества со сказочной фантастикой и национальным мифом. Нельзя обойти молчанием и мысль о том, что в картине мира Е. Замятина, А. Платонова, А. Толстого, А. Беляева наделенный творческим потенциалом человек заменил Бога. Еще один вариант – отчасти выполняющий миссию Бога дьявол. В книге рассмотрено художественное преломление в прозе Замятина, Платонова, Пришвина учения об энтропии. Причем замятинское и пришвинское понимание революции с позиций энтропии подано в контексте отношений писателей со «Скифами». Этические проблемы произведений – еще один аспект книги, и в связи с этим отметим трактовку таких текстов, как «Дракон» (1918), «Мамай» (1920), «Пещера» (1920) Замятина, «Мирская чаша» Пришвина, «Собачье сердце» (1925) Булгакова.

Один из наиболее амбициозных мифов в русской литературе XX в. – о назначении поэта, потому с особым интересом прочитывается раздел «Миф о художнике в «Кащеевой цепи» М.М. Пришвина и «Мастере и Маргарите» М.А. Булгакова». В композиционно ориентированной на жанр сказки «Кащеевой цепи» – на это обращает внимание автор – переосмыслены мотивы библейские и гетевские, умозаключения В. Оствальда, Ф. Ницше, Вяч. Иванова. Нам близка идея Т.Т. Давыдовой о том, что в пришвинском герое совместились Христова готовность к самопожертвованию, фаустовское стремление к познанию с «цельностью «естественного» человека Ж.-Ж. Руссо и Л.Н. Толстого» (с. 273). При этом, как справедливо заключает автор книги, по своей философской направленности оба романа родственны друг другу.

Книга Т.Т. Давыдовой представляет для специалиста интерес тенденцией систематизировать литературные явления и показать их типологические свойства – от мировоззренческих сентенций писателей до типологии героев, жанров, языка.

Примечателен анализ жанровых поисков тех писателей, которых Т.Т. Давыдова расценивает как неореалистов. В литературном процессе первых десятилетий века отмечается главенствующая роль повести, в том числе ориентированной на древнерусскую традицию, например, на жития. Отметим разбор жанровой специфики «Уездного» (1913) Замятина: внешний сюжет, как полагает автор книги, типологически схожий с событийной стороной повести о Савве Грудцыне, в частностях отступает от канонического сюжета о блудном сыне. Помимо жанрообразующей специфики элементов текста рассмотрена эволюция жанров в творчестве того или иного автора. Так, говорится о том, что в «Крестовых сестрах» (1910) Ремизова выразилось каноническое содержание жития, а в его «Пятой язве» (1912) начинается переосмысление агиографической традиции. Описана связь повестей Ремизова, Шмелева, Замятина с традициями иконописи: редуцированное изображение пейзажа по сравнению с фигурой человека, принцип иконных клейм-микросюжетов и проч. Рассмотрены житийные традиции в повести Пришвина «У стен града невидимого (Светлое озеро)» (1909). Обстоятельно анализируются малые эпические жанры, в частности в прозе Сергеева-Ценского, Замятина, Чапыгина. Показаны жанрово-стилевые искания 1920-х гг., в том числе роман-антиутопия – «неореалистический роман-миф» (с. 185). Речь идет о романе «Мы» Замятина. «Чевенгур» рассмотрен как «социально-философский утопический и сатирический роман с элементами антиутопии» (с. 215).

В книге существенны, на наш взгляд, наблюдения и выводы о природе сказа. Например, о лейтмотивности лирического сказа Ремизова в «Крестовых сестрах». Привлекает внимание следующая теза: «В сказе изменилась сама функция речи повествователя: она стала объектом эпического изображения» (с. 58). Анализируется специфика комического сказа Шмелева, Ремизова, Замятина.

Еще одна тема исследования – сатирический гротеск Замятина, Пришвина, Булгакова, Платонова. По сути, сатирический гротеск, как и фантастика и мифотворчество, расценивается как ведущий принцип типизации, что роднит произведения названных писателей с текстами В. Катаева, В. Каверина, И. Оренбурга, Л. Лунца, А. Грина, А. Беляева, М. Козырева.

В заключение выскажем уверенность в том, что книга займет свое достойное место в ряду других, посвященных изучению литературного процесса первой трети XX века, станет полезным источником и послужит теоретической основой для исследователей.

Н.М. Солнцева

История вопроса.На сегодняшний день существует множество научных работ зарубежных и российских литературоведов о неореалистах, в основном о Замятине, Ремизове, Шмелеве, Пришвине, Булгакове, Платонове.

Научная литература о Е.И. Замятине и А.М. Ремизове. Творчеству Замятина посвящены монографии российских и зарубежных исследователей Е.Б. Скороспеловой, Л.В. Поляковой, Б.А. Ланина, С.А. Голубкова, О.Н. Николенко, Н.В. Шенцевой, И.М. Поповой, Д. Ричардса, А. Шейна, Э. Брауна, Т. Эдвардса, Н. Франца, Л. Шефлер, А. Гилднер, Р. Гольдта, а также материалы Первых Российских Замятинских чтений (Тамбов, 1992), Юбилейных Вторых, Третьих и Четвертых международных Замятинских чтений (Тамбов, 1994, 1997, 2000). Ценными являются и три сборника статей – о романе «Мы» на английском языке (Ann Arbor, 1988), «Вокруг Замятина» на французском (Лозанна, 1989) и «Новое о Замятине» (М., 1997) на русском. В последнем сборнике представлены материалы симпозиума в Лозаннском университете. В 1990–2000 гг. по творчеству Замятина защищены докторские диссертации И.М. Поповой, М.Ю. Любимовой, Н.Н. Комлик, автором этого учебного пособия. Предмет анализа у Е.Б. Скороспеловой, Б.А. Ланина, С.А. Голубкова, О.Н. Николенко – роман «Мы», Н.В. Шенцева размышляет о некоторых сторонах поэтики замятинских произведений. Д. Ричардс в монографии «Замятин: советский еретик» (Лондон, 1962) сосредоточился на анализе проблем русской революции и неизбежного столкновения между Россией и Западом, а также эрозии личной свободы в современном обществе, разработанных в повести «Островитяне», романах «Мы» и «Бич Божий», трагедии «Атилла». Английский исследователь указал и на скрыто религиозную окрашенность замятинского понимания революции. Однако при этом вне его поля зрения осталось большинство пьес Замятина, высокохудожественных, во многом экспериментальных и заслуживающих серьезного рассмотрения в не меньшей степени, чем проза писателя. Бегло упомянуты и статьи, хотя они относятся к вершинным явлениям русской критики и эссеистики конца 1910—1930-х гг.

Читать дальше