Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

В главе «Два поединка» речь идет о поэме Лермонтова «Песнь про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»как о своеобразном комментарии к дуэли Пушкина с Дантесом и осмыслении этой трагедии в очень масштабной исторической перспективе. Кульминационным моментом фабулы в поэме становится диалог царя Ивана Васильевича с купцом Калашниковым. Царя волнует единственный вопрос: «Ты убил его (Кирибеевича – О. П.) вольной волею или нехотя?» Ответ Калашникова отправляет его самого на эшафот. И хотя он знает о последствиях, но предпочитает молчание рассказу о действительно произошедших событиях. Царю он ответил так: «Я убил его вольной волею, а за что, про что не скажу тебе, а скажу только Богу единому». Таким образом, можно констатировать, что в русской литературе стала обозначаться сфера жизни, недоступная никакой земной власти. Эта сфера – внутреннее пространство дома и внутренняя жизнь свободного человека-носителя «личной тайны» и личной ответственности за свою жизнь и свои поступки. Так в русской культуре начинается постижение евангельского слова: «Отдай Богу богово, а кесарю кесарево». Установить, где проходит граница, разделяющая эти два метафизических пространства, свободный человек должен самостоятельно. Купец Калашников своим ответом установил предел безграничной власти самодержавного царя, возомнившего себя богом на земле. И отдал жизнь, защищая священную границу своего дома и своего личного пространства от вторжения кесаря.

Носителем «личной тайны» в романе Лермонтова «Герой нашего времени», несомненно, является офицер Вулич из новеллы «Фаталист».Его тайну стремится разгадать рассказчик этой новеллы Печорин. Он устраивает провокацию-эксперимент, соглашаясь на предложенное Вуличем пари и ставя на кон крупную сумму денег. По поведению Вулича и выражению его лица Печорин, видимо, догадался о тайне своего полкового товарища – о принятом им решении покончить с собой. Это решение могло отменить выигранное пари. Бедственное положение Вулича – азартного игрока, который поставил последние деньги в надежде отыграться и знал, что если его постигнет неудача, то он пустит себе пулю в лоб, – вот что наложило на его лицо «печать смерти». Эту-то обреченность и увидел внимательный Печорин. О своей догадке Печорин сообщил Вуличу сразу после выигранного пари и пронаблюдал, как был деморализован его товарищ жестокими словами. Вулич на мгновение потерял самообладание, когда осознал, что его личная тайна раскрыта. С нашей точки зрения, в том, что Вулич пал жертвой пьяного казака, не в последнюю очередь виновен сам рассказчик-провокатор, которому мало быть просто наблюдателем за жизнью других людей. Печорин – бестрепетный исследователь-экспериментатор, охотник за чужими «личными тайнами», однако его опыты над живой жизнью чреваты непоправимыми разрушениями. Его «подопытные» дорого платят за страсть к познанию этого скучающего скептика.

Мы надеемся, что этот короткий обзор, возвращающий нас к подробно проанализированным текстам, поможет читателю убедиться в существовании феномена «личной тайны» как сюжетообразующей основы целого ряда произведений русской литературы.

И еще одно последнее заключительное замечание, которое возвращает к первой части нашей книги – исследованию образной системы романа «Мастер и Маргарита» – и закольцовывает весь проект.

В 30-е годы XX века в нашей стране государственная власть была построена на терроре. Репрессивный режим осуществлялся через «охоту за головами». «Личная тайна» жителей огромной страны была вожделенной добычей тоталитарного государства. Эта «охота» стала метафизическим основанием отношений личности и государства. Претензии режима были более чем абсурдны: Сталин претендовал на то, чтобы захватить, завладеть всем внутренним пространством каждого своего подданного, поэтому само наличие у человека «личной тайны» становилось тождественным совершенному преступлению. Неизживаемая и неискоренимая природа «личной тайны» человека как основы его бытия только разогревала жажду чекистов ею овладеть. Отсюда, в частности, возник институт доносительства как один из важнейших рычагов управления страной. По сути, режим официально предлагал советскому человеку стать прозрачным как стекло, лишить себя внутреннего мира, доносить на себя самого.

Тоталитарная утопия состояла в том, чтобы человек перестал управлять самим собой, подчиняясь лишь внешнему управлению. Парадоксом, соприродным существованию тоталитаризма, стало следующее положение вещей: чем сильнее было давление власти на человека, тем большее пространство жизни становилось тщательно скрываемой «личной тайной». Маску носили все: и представители власти, и ее «тайные агенты», и не причастное ни к какой власти порабощенное население. Тайной могло стать и становилось все: бывшее социальное положение, родственные связи, профессия, жизнь до революции, участие в гражданской войне, дружеские связи, любовные отношения, вера, любимые книги, творчество.

В силу такого положения вещей писатель в эпоху сталинщины должен был изменить методы и инструменты добывания правды об окружающей его реальности. Видимый мир был фальшивкой, а в мир невидимый, в мир тайного человеческого переживания вход был недоступен. Так называемый реализм в искусстве стал фальсификацией действительности и маской, скрывающей ее.

Парадоксальным итогом запрета на «личную тайну» стало то, что само бытие человека стало тайной прежде всего для него самого. Амнезия настигла советского человека как защитная реакция на смертельную опасность. Силовое поле диктаторского режима искривляло траекторию Пути, по которому призван идти человек от рождения к смерти.

В условиях тотальной конспирации и полной несвободы внутреннее пространство жизни деформировалось: советский человек не мог нести ответственности за свой дом, свою семью, своих близких, он не мог позволить себе иметь личную тайну. Герой романа Булгакова – мастер – отрекается от своей рукописи, от своей возлюбленной, от своего имени и от себя самого. Он укрывается от жизни в доме скорби, симулируя душевную болезнь и амнезию. Мы видим, что сама способность мыслить и помнить становится «личной тайной», смертельно опасной для человека, пытающегося сохранить жизнь себе и своей подруге. Но об этом мы рассуждали в нашей первой книге. В «Послесловии» мы только хотели отметить, что история XX века литературную тему «личной тайны» развернула в совершенно новом ракурсе, трансформировав ее в сюжет психической травмы. Нам даже кажется, что травмированное сознание – это центральный предмет искусства XX века.