Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Украсть голову покойника прямо из гроба – поистине дьявольская проделка! Голова мертвеца – это предмет, сам по себе не имеющий никакой ценности, никому и ни для какой цели не нужный, напротив, это один из тех немногих предметов, от владения которыми любой человек поспешит как можно быстрее избавиться и откреститься. Предмет этот страшен, от него так и веет запредельной жутью самого инфернального свойства. Азазелло комментирует Маргарите наблюдаемое ими обоими событие похорон Берлиоза.

– Да… удивительное у них настроение. Везут покойника, а думают только о том, куда девалась его голова!. Да, изволите ли видеть, сегодня утром в грибоедовском зале голову у покойника стащили из гроба. До ужаса ловко сперли. Такой скандалище! И, главное, непонятно, кому и на что она нужна, эта голова! (ММ-2. С. 694).

Булгаков нашел возможность, для того чтобы эти вопросы прозвучали. Повторим их еще раз: «Кому и на что она нужна, эта голова?» Они – очередная провокационная загадка автора. Ясно, что задающий вопросы демон знает ответы на них, в отличие от людей, составляющих похоронную процессию. Голова у покойника должна быть хотя бы затем, чтобы люди, шествующие за гробом, знали, что они хоронят именно погибшего под колесами трамвая Берлиоза. Это тем более необходимо, что в ночь катастрофы в писательский ресторан явился поэт Бездомный и публично заявил, что редактор был убит. Мы теперь знаем то, о чем Булгаков только догадывался, а именно: что справки о смерти арестованных писались властью согласно планам об информировании населения и очень часто представляли собой фальсификацию. Часто родственники думали, что их близкие еще живы, тогда как они уже давно были покойниками. Официальная дата смерти и реальная дата не совпадали. Логически возможно фантастическое предположение о том, что не исключен и обратный вариант, когда смерть уже оформлена документально, а тот, кого считают покойником, еще жив.

Примечание:Например, как свидетельствует один из бывших спеслужбистов, протокол о вскрытии тела покойного Максима Горького был составлен раньше смерти писателя. И здесь неважно, можно ли доверять источнику, само существование подобных легенд чрезвычайно ярко характеризует режим. О загадке смерти Горького очень убедительно пишет Б. Сарнов в своем исследовании «Сталин и писатели», из которого нам стал известен этот факт [29].

В тот момент на балу сатаны, когда веки отрезанной головы поднимаются и Маргарита видит живые, «полные мысли и страдания глаза», похороненный Берлиоз, может быть, еще жив. Это и есть фантастика самой жизни, вытекающая не из трансцендентных сфер, а непосредственно из политической практики жизни. Булгаков бесстрашно обозначил саму возможность возникновения таких вопросов, которые даже мысленно человеку задавать почти невозможно, потому что такая реальность просто не умещается в сознании людей. Сам же писатель ясно осознавал, насколько нарушена нормальность жизни в его стране этими массовыми внезапными исчезновениями людей.

Политический режим в стране таков, что внезапным и случайным смертям крупных начальников становится все труднее поверить. Смерть человека все реже происходит от естественных причин и все чаще превращается в самую жуткую тайну. Напомню только несколько самых громких загадочных «внезапных смертей», современником которых был Булгаков: смерть жены Сталина, самоубийство Маяковского и Есенина, смерть сына Горького, смерть самого Горького, смерть Фрунзе, самоубийство Орджоникидзе, убийство Кирова.

Мы считаем, что образ гроба, затянутого черным покрывалом, под которым находится неизвестно что, – это образ-символ, обобщение некоего закона жизни при генсеке Сталине. Это образ, в котором материализована главная государственная тайна – окончание жизни человека. Сталин не только узурпировал всю власть, но и сам стал распорядителем и хозяином часа смерти граждан советской империи. Власть генсека как бы конкурирует с природой и с самим Богом. Эта власть не может такую важную сферу действительности, как смерть, пустить на самотек. Вспомним популярный лозунг той эпохи: «Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее – наша задача!» Действительно, генсек не мог дожидаться нужной ему смерти от естественной причины как милости природы.

Никто из шествующих за гробом не осмелился заглянуть под это черное покрывало. Поэтому похоронная процессия московских писателей, представляющая собой образ всей советской литературы, наглядно изображает ее главное государственное назначение – давать ложные показания. О чем же свидетельствуют, то есть лгут, все писатели, шествующие за гробом? О том, что внезапная смерть от несчастного случая, вдруг настигшая редактора Берлиоза, – это исторический факт. Они авторитетом литературы покрывают совершенное преступление власти, они играют назначенную им роль перед лицом всего мира, лжесвидетельствуя и фальсифицируя историю.

Примечание:Изображая эту похоронную процессию литераторов, Булгаков не мог не помнить образ летописца Пимена из пушкинского «Бориса Годунова», который в тиши своей монастырской кельи ведет свою рукопись-летопись, чтобы запечатлеть в ней известную ему правду об убиенном царевиче и о его убийцах. В образе Пимена Пушкин дал русской культуре идеальный образец высокого смысла литературного труда свидетеля и очевидца своей эпохи: Когда-нибудь монах трудолюбивый Найдет мой труд усердный, безымянный,

Вопроса о том, можно ли верить Пимену, не возникает, те события, о которых он свидетельствует, – это исторический факт. Свидетельству же советских писателей, похоронивших тело под черным покрывалом, поверить невозможно.

Вспомним, что интересующий нас персонаж на вопрос Берлиоза: «Вы историк?» – ответил: «Я – историк», – … и добавил ни к селу ни к городу: – «Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!» (ММ-2. С. 554). Воланд – творец истории, он сам назначает события по придуманному им самим сценарию, из подручного материала жизни создает нужный ему исторический факт. А затем предъявляет его в качестве доказательства своего могущества и своей правоты, своей сверхчеловеческой природы, своей сверхъестественной способности предвидеть будущее. И целая армия советских писателей зафиксирует в своих некрологах, торжественных речах эту фикцию, выдав ее за саму историческую реальность. Процессия писателей, готовых похоронить безголовое тело – это и есть торжество власти Воланда. И оно даже не в том, что напишут писатели, а в том, что они самим своим присутствием на похоронах внезапно умершего своего партийного руководителя становятся послушными сообщниками властного преступника. Вот именно в этом подлинный пафос «историка» Воланда, в котором невозможно не узнать того, чьим зеркальным отражением он и является.