Илья Кукулин - Машины зашумевшего времени

В произведении искусства, использующем один или несколько из этих композиционных приемов, особую роль приобретают «монтажные стыки», указывающие не только на гетерогенность, но и на сознательную сконструированность произведения. В литературном произведении такие «стыки» могут быть оформлены как графические пробелы между короткими фрагментами или скачкообразный, немотивированный перенос действия в другое место или другую эпоху.

Подобный тип организации образов и композиционной структуры сознательно нарушает важнейшие принципы классического европейского («аристотелевского») мимесиса, в целом, несмотря на эксперименты Ренессанса, барокко и романтизма [6] См. об этом: Варбург А. Язычески-античное пророчество лютеровского времени в слове и изображении / Пер. с нем. Е. Козиной // Варбург А. Великое переселение образов. Исследование по истории и психологии возрождения античности. СПб.: Азбука-классика, 2008. С. 252–284 (см. также иллюстрации); Ямпольский М. Б. Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или о Материальном и идеальном в культуре. М.: Новое литературное обозрение, 2007. С. 125–136. , сохранявший свою силу до начала XX века — изображение события как единого целого, а мира, представленного в произведении, — как внутренне связного и сомасштабного [7] Подробнее см., например: Земляной С. Левая эстетическая теория о мимесисе и катарсисе. Заочные дебаты между Лукачем и Брехтом 30‐х годов XX века // Синий диван (журнал). 2004. Вып. 5; Lima L. C. (Űbers. von E. Spielmann), Fontius M. Mimesis/Nachahmung // Ästhetishe Gründbegriffe: Im 7 Bd / Hrgs. von K. Barck, M. Fontius, D. Schlenstedt u.a. Stuttgart; Weimar: J. B. Metzler, 2010 (2 Aufl.). Bd 4. S. 108–109. . Философ Владимир Библер говорил: «…Монтаж следует понимать как организующий принцип культуры XX века, но, вместе с тем, монтажом можно назвать лишь то, что существует в культуре XX века» [8] Библер В. [Выступление на конференции] [Расшифрованная магнитофонная запись выступления по докладу Вяч. Вс. Иванова на конференции по проблемам монтажа в Москве в 1985 г.] // Библер В. Замыслы: В 2 т. Т. 1. М.: РГГУ, 2002. С. 815. .

Монтаж в широком смысле слова предполагает, что мир словно бы нарезан на фрагменты, а затем организован в новом порядке [9] Из многочисленных работ на эту тему см., например: Bürger P. Theory of the Avant-Garde / Trаnsl. from German by M. Shaw. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1984. P. 73; Гирин Ю. Н. Смыслообразующие концепты культуры авангарда // Авангард в культуре XX века (1900–1930 гг.): Теория. История. Поэтика: В 2 кн. Кн. 1 / Под ред. Ю. Н. Гирина. М.: ИМЛИ РАН, 2010. C. 94–98, 125–126. , и эта «переделанность» не просто заметна читателю, зрителю или слушателю, но и становится конститутивным признаком произведения. Однако каждый из элементов новой картины (или хотя бы их часть) так или иначе опознаваем, поэтому монтаж может быть описан и как новый тип мимесиса — или как реактуализация на новом этапе периодически воспроизводящегося в истории культуры представления о мимесисе как об изображении «истинного» (то есть скрытого) смысла явлений, а не их внешних признаков. Ср., например, романтические версии такого представления — противопоставление продуктивного «подражания» и непродуктивного «копирования» в эстетике С. Т. Кольриджа или предложенную немецким философом и литературоведом Фридрихом Теодором Фишером (1807–1887) замену понятия мимесиса на понятие вчувствования (die Einfühlung), предполагающее, что художник «следует не за предметом, а за ощущениями, возникающими при восприятии предмета» [10] Цит. по: Ott K.‐H. Die vielen Abschiede von der Mimesis. Stuttgart, 2010. .

Авангард выработал новое, критическое понимание мимесиса, в явной форме оспаривающее аристотелевское представление об искусстве как подражании. Владимир Паперный писал, что для «Культуры Один» [11] «Культура Один» — революционная культура 1920‐х годов. Для нее, согласно Паперному, были характерны склонность к линейности и геометричности, технократический пафос, анонимность, децентрализованность. Основными признаками сменившей ее в 1930‐е годы «Культуры Два» стали тяга к биогенным, жизнеподобным формам, пафос «жизни», высокая значимость имен собственных (Ленина и руководства страны) и централизация. в целом характерны апелляции к «правде назначения, функции, конструкции, работы материала, закономерностей восприятия». Этот отказ от традиционного мимесиса, согласно Паперному, и обусловил популярность монтажа среди раннесоветских кинорежиссеров [12] Паперный В. Культура Два. 2‐е изд. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 283. .

Модернистский монтаж, во всем разнообразии его эстетических вариантов и возможностей, может быть понят через новую интерпретацию, которое понятие «мимесис» получило во второй половине XX века в работах немецкого философа Теодора Адорно (1903–1969) и французского философа — Филиппа Лаку-Лабарта (1940–2007). Оба они интерпретировали понятие «мимесис» как двусмысленное, амбивалентное [13] См. подробнее: Magun A. Negativity (Dis)embodied: Philippe Lacoue-Labarthe and Theodor W. Adorno on Mimesis // New German Critique. 2013. Vol. 40. No. 1. P. 119–148. : с одной стороны, это подражание образцам (классическим, рекламным, медийным и т. п.), нивелирующее человеческие различия и разнообразие психологических реакций, с другой — открытость Другому, отменяющая наличное человеческое «я» и влекущая за собой готовность изменить свою личность, а равно и творчество. В этом случае — если следовать за мыслью Лаку-Лабарта — мимесис потенциально предполагает разрыв любого тотального, застывшего единства и его представления в произведении. Организацией, композиционным структурированием таких разрывов потенциально является монтаж.

Критерий потенциальности вводится здесь потому, что монтаж в искусстве тоталитарных режимов предполагает восстановление такого тотального единства — уже на новом уровне, как сплошного становления. Примером «монтажного становления», при котором любой разрыв интерпретируется как знак стремительного роста, можно считать финал сценария С. Эйзенштейна «Генеральная линия» и снятого по нему фильма «Старое и новое» (1926–1928):

Рушили ветряные мельницы. Разворачивали старые прогнившие избы.

Веером от силы трактора взъерошивались бревна.

Вдрызг разбивались мельницы одноногие, кулацкие логовища.

Эскадра машин обработала завоеванную землю. Хлеб на широкополосных полях вырос так, как может расти только в кинематографе. В две минуты.

И не только хлеб. В полминуты поросята превращались в тридцатипудовых хряков, угрозой становясь для Дании.

Цыпленок «превращался» в пятнадцатитысячные массы.

Смерчем ураганным, плотиной прорвавшейся забило зерно в элеваторы, в мешки, в закрома, в мельницы.

[…]

(Староста в очках — Михаил Иванович [Калинин] — взмахнул рукой, показав масштаб, и сказал, улыбаясь: