Виктор Шнирельман - Арийский миф в современном мире

Именно «венеды» составляли «становой хребет арийского языкового субстрата» и были основными хранителями общеарийской идеологии. Чистота языка и идеологии сохранилась якобы только «на просторах от Новгорода до Черного моря», где долго держалось представление о «триединстве трех триединых троиц»: Правь-Явь-Навь, Сварог-Перун-Световид, Душа-Плоть-Мощь. Там царил истинно Золотой век, «понятия зла не существовало». Емельянов упивался восхвалением «русского дохристианского прошлого»: русичи жили в гармонии с природой и имели лучезарную идеологию, не знавшую слепой покорности перед Богом. У них не было ни святилищ, ни жрецов. Носителями «оккультной мощи» были женщины-йоги, что якобы вообще было свойственно арийцам (Емельянов 1979: 7–8) 128. В своих построениях автор, подобно Скурлатову и Щербакову, широко использовал материалы «Влесовой книги», прибегая к обильным цитатам из нее и ища в них остатки истинного русского мировоззрения, того, что составляло «душу народа» (Емельянов 1979: 8 – 12).

Евреи в концепции Емельянова выглядели дикарями, нахлынувшими в «арийскую» Палестину и узурпировавшими «арийское» культурное наследие. Эта идея «кражи великой мудрости» стала едва ли не аксиоматичной в трудах любителей «Влесовой книги» и последователей Емельянова. Русские радикальные националисты стали обращаться к ней в особенности после выхода русского перевода книги английской исследовательницы Мэри Бойс о зороастризме, где говорилось о том, что ряд его важнейших положений были усвоены иудаизмом, христианством и исламом (Бойс 1987: 40, 65, 96). Из этого авторы антисемитской литературы нередко делают вывод о том, что семиты якобы не были способны к самостоятельному творчеству и «паразитировали» на «арийских знаниях». Между тем та же Бойс показывала, что зороастризм воспринял из ассиро-вавилонских, то есть семитских, культов веру в великую богиню (Бойс 1987: 76). Кроме того, через ассирийцев в зороастризм вошли некоторые важные египетские символы (Бойс 1987: 72), а много раньше праиндоевропейцы заимствовали у прасемитов термин для «звезды». Речь здесь идет о хорошо известном процессе культурных взаимовлияний, который распространялся и на религиозную сферу. Кстати, надежно установлено, что и славянский пантеон в раннем Средневековье пополнился рядом иранских божеств, таких как Хорс и Семаргл. Такие процессы вовсе не говорят о какой-либо ущербности одной из сторон, участвовавшей в таком культурном обмене, а их результаты зависят от конкретной политической, социальной и демографической ситуации.

Однако Емельянова такие процессы не занимали. Ему важнее было доказать, что даже язык евреев сложился под сильным «арийским» влиянием (Емельянов 1979: 16, 20) 129. Как же «диким евреям» удалось завоевать земли «славных арийцев»? Это автор объяснял происками египетских и месопотамских жрецов, страшившихся «великорослого народа Рос или Рус», якобы обитавшего в Малой Азии и Палестине. Они якобы давно разработали чудовищный план: «Для уничтожения этой угрозы жрецы древности уже давно воспитывали и растили устойчивый преступный генотип гибридного характера, созданный на протяжении многих и многих веков на базе скрещивания древних профессиональных династий преступного мира черной, желтой и белой рас» (Емельянов 1979: 17).

Позднее эти представления Емельянова вылились в литую формулировку: «Евреи – это профессиональные древние преступники, которые сложились в определенную расу» (Емельянов 1994). Любопытно, что именно эта версия происхождения евреев пришлась по вкусу А. П. Баркашову (Баркашов 1993б) и другим русским антисемитам (см., напр.: Петухов 1998а: 338; Иванов 2000: 17, 136; Истархов 2000: 227–228). Вот, оказывается, откуда взялись евреи, и вот чем объясняется их «злокозненный» характер. Их взаимоотношения с «арийцами» описывались в мессианских апокалипсических тонах. По Емельянову, мир был обречен на вечную борьбу двух едва ли не космических сил – патриотов-националистов и талмудических сионистов (Емельянов 1994). Так в недрах русского национализма вызревали зерна не только антисемитизма, но и откровенного расизма, которые, как мы увидим ниже, пышным цветом расцвели в творчестве ряда неоязыческих интеллектуальных лидеров.

С легкой руки Емельянова в научно-фантастическую и паранаучную литературу о древних славянах вошел целый набор терминов-маркеров, одно лишь упоминание которых оживляет в памяти заинтересованного читателя всю концепцию в целом и создает тесное взаимопонимание между автором и читателем, как бы вводя их в круг посвященных. К такого рода клише относятся Явь, Правь и Навь; «Опаленный Стан» в качестве наименования для Палестины; «Сиян-гора» для горы Сион; «Руса-салем» для Иерусалима; пращуры-степняки, путешествовавшие в глубочайшей древности по всей Евразии; Хазария как паразитическое государство, посягавшее на свободу и независимость Древней Руси; зловредные тайные силы, стремящиеся поработить народы мира, и русских в особенности, и т. д. Этот прием тем более важен, что далеко не каждый из наших современников-неоязычников решался до недавнего времени или решается сегодня открыто заявить о своей антисемитской или расистской позиции. А использование рассматриваемых терминов-маркеров позволяет, с одной стороны, выразить свои симпатии к соответствующим идеям и концепциям, а с другой – избежать нежелательных обвинений в антихристианстве и антисемитизме.

В советские годы о многом приходилось говорить намеками и полунамеками, чтобы избежать ненужного внимания цензоров. Для этого использовались на первый взгляд нейтральные термины, и читателю сообщалась лишь часть информации, – остальное он должен был додумать сам. Примером может служить повесть Р. И. Федичева «Пейзаж со знаками», по сути посвященная реабилитации свастики. Герой повести, увлеченный народной вышивкой, искренне верит, что в незамысловатых крестьянских узорах зашифрована мудрость народа, дошедшая до нас от первобытных языческих времен. Он совершает далекое путешествие в русскую глубинку, где находит не только вышивки, передававшиеся «из рода в род», но и старушек, якобы сохранивших воспоминания о ритуальном смысле древних орнаментов. Однако термина «свастика» читатель там при всем желании не найдет. Зато по всей повести разбросаны намеки, немало говорящие посвященным. Во-первых, речь идет об орнаментах на русских полотенцах, а знатокам известно, что именно в таком контексте на Русском Севере встречался мотив свастики. Во-вторых, автор говорит, что наряду с ромбами и кружочками там обнаруживались «кресты» и «крестики», которые он ассоциирует с огнем. Наконец, ближе к концу повести он сообщает, что «вышивку раннего христианства украшали вот этими знаками – точно такие же кресты появились потом на немецких знаменах». Читателю, разумеется, известно, какого рода были эти «кресты», но автор уверяет его, что у русских они бытовали много раньше. Таким образом, получается, что немцы их заимствовали. Но они их не просто заимствовали, а и переосмыслили, и автор сетует: «Кто же предвидеть мог, что через века так унизится их (то есть крестов. – В. Ш. ) высокое значение». Далее он сообщает, что, оказывается, в раннем христианстве бытовала «вера, освященная Солнцем» (Федичев 1989: 307–308). При всей нелепости этого утверждения, оно является ключом ко всей повести, автор которой пытался донести до читателя идеи, формировавшиеся в 1970 – 1980-х гг. в среде националистов-неоязычников, всеми силами пытавшихся обнаружить исконную «русскую веру» и «Русского Бога». Они, по сути, повторяли путь австрийских ариософов и германских неоязычников, занимавшихся, как мы знаем, тем же самым в первые десятилетия XX в. и создавших символику и ритуалы, с благодарностью воспринятые нацистами.