Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Екатерина Николаевна сознавала, что ей суждено любить безнадежно, и потому, как в волшебном чаду, выслушала официальное предложение, переданное ей тетушкою, боясь поверить выпавшему ей на долю счастью. Тщетно пыталась сестра открыть ей глаза, поверяя все хитросплетенные интриги, которыми до последней минуты пытались ее опутать, и рисуя ей картину семейной жизни, где с первого шага Екатерина Николаевна должна будет бороться с целым сонмом ревнивых подозрений невыразимой мукой сознания, что обидное равнодушие служит ответом ее страстной любви. На все доводы она твердила одно:

– Сила моего чувства к нему так велика, что, рано или поздно, оно покорит его сердце, а перед этим блаженством страдание не страшит!

Наконец, чтобы покончить с напрасными увещаниями, одинаково тяжелыми для обеих, Екатерина Николаевна в свою очередь не задумалась упрекнуть сестру в скрытой ревности, наталкивающей ее на борьбу за любимого человека.

– Вся суть в том, что ты не хочешь, ты боишься его мне уступить, – запальчиво бросила она ей в лицо.

Краска негодования разлилась по лицу Натальи Николаевны:

– Ты сама не веришь своим словам, Catherine! Ухаживание Геккерна сначала забавляло меня, оно льстило моему самолюбию: первым побуждением служила мысль, что муж заметит новый, шумный успех, и это пробудит его остывшую любовь. Я ошиблась! Играя с огнем, можно обжечься. Геккерн мне понравился. Если бы я была свободна, – не знаю, во что бы могло превратиться мимолетное увлечение. Постыдного в нем ничего нет! Перед мужем я даже и помыслом не грешна, и в твоей будущей жизни помехой, конечно, не стану. Это ты хорошо знаешь. Видно, от своей судьбы никому не уйти!

И на этом покончилось все объяснение сестер».

Еще более мучительным чувством для поэта, чем поведение Геккернов, было видеть, как сильно волнуют его жену отношения с Дантесом.

Поначалу Пушкин «казался очень довольным и удовлетворенным». Все складывалось, как он хотел. Дантес был посрамлен, его карьера покачнулась. Но как писал брату А. Карамзин, сын историка: «Пушкин торжествовал одно мгновение, ему показалось, что он залил грязью своего врага и заставил его играть роль труса». На самом деле все обернулось против самого поэта, потому что в свете заговорили о благородстве Дантеса, который, пожертвовал собой ради чести госпожи Пушкиной.

Старший Геккерн потребовал, чтобы Дантес написал Наталье Николаевне письмо, «в котором заявлял, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее». Тем самым Геккерн хотел доказать, «что он прилагал все усилия, чтобы «прервать эту несчастную связь». Письмо Дантеса говорило о разрыве отношений, и сама Наталья Николаевна, по словам барона, показала это письмо мужу и «воспользовалась им, чтобы доказать, что она никогда не забывала своих обязанностей».

Глупенькая Натали, так и не усвоившая за все эти годы, что Пушкин был страшным собственником в семейной жизни, и любые, даже легкие посягательства на жену свою, он считал непозволительными и принимал за оскорбление своей чести. И он снова взорвался.

21 ноября поэт написал первое (не отосланное) письмо к барону Геккерну. Резкое, полное вызывающих намеков и обвинений, оно просто обязано было повлечь за собою новую дуэль. Пушкин, придя к графу Соллогубу, сказал: «Послушайте… вы были более секундантом Дантеса, чем моим; однако я не хочу ничего делать без вашего ведома. Пойдемте в мой кабинет». «Он запер дверь и сказал: “Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерену. С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте”. Тут он прочитал мне известное нам письмо к голландскому посланнику. Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения».

Содержание письма было действительно резким. Вся желчь поэта, его гнев, его ненависть вылились в этом неотправленном письме. Не стесняясь в выражениях, Пушкин говорит нидерландскому посланнику о его недостойном и бесчестном поведении:

«Но вы, барон, Вы мне позволите заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну; всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, истощенный лекарствами, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней: вы бормотали ей: “Верните мне моего сына”»…

С откровенным презрением говорит поэт о поведении Дантеса во время дуэльной истории и дает понять, что он уронил себя тем самым окончательно в глазах Натальи Николаевны: «Я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивленная такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном».

Затем Пушкин прямо обвиняет Геккерна в составлении анонимных писем. Письмо закапчивается страшной для Геккернов угрозой: «Поединка мне уже недостаточно…нет, и каков бы ни был его исход, <���я не почту себя> достаточно отомщенным ни <���смертью…> вашего сына, ни <���его женитьбой, которая> совсем имела бы вид забавной <���шутки> ни <���наконец> письмом, которое я имею честь вам писать и список с которого сохраняю для моего <���лич>ного употребления». Все в этом письме было чрезвычайно оскорбительным, и отсылка этого письма неизбежно привела бы к новой дуэли.

Нервный взрыв Пушкина был вполне понятен. Через два-три дня стало известно, что в светских толках и пересудах по поводу неожиданной помолвки это событие связывают с каким-то скандалом в семье Пушкина. Возник слух о том, что молодой человек ради спасения чести любимой женщины вынужден был просить руки ее сестры. Поступок молодого Геккерна оценивали как «подвиг высокого самоотвержения». Эта версия имела особенный успех у дам и барышень, которые склонны были видеть в молодом Геккерне романтического героя.

«Он пожертвовал собою, чтобы спасти ее честь», – записала в своем дневнике двадцатилетняя Мари Мердер и, восхищенная, добавила: «Если Дантесу не оставалось иного средства спасти репутацию той, которую он любил, то как же не сказать, что он поступил великодушно?!». Сохранилось письмо Геккерна графу Нессельроде, написанное уже после январской дуэли, в котором барон говорит как о всем известном факте о том, что его сын своей женитьбой «закабалил себя на всю жизнь, чтобы спасти репутацию любимой женщины».