Семен Липкин - Жизнь и судьба Василия Гроссмана • Прощание

Тут отлично слышен голос Твардовского, редактора, принявшего роман для опубликования, отлично видящего его высокие достоинства. Каким он был лишь месяц назад.

«Однако делать нечего, — продолжает Твардовский, — критерием искусства все же является действительность, и мы, рассматривая это произведение, первую часть задуманной эпопеи Гроссмана, подходя к этому „крыльцу“, выражаясь словами Гоголя, которое вводит в какой-то незнакомый нам дом, мы не можем иначе поступить, как не обратиться к фактам той действительности, которая легла в основу этого романа, и к наличию того, что в этом романе есть…»

«И однако, — говорит он, — могут ли все эти успехи ослепить нас в отношении существенных и серьезных недостатков, которые имеются в этой первой части романа?

Нет!» — отвечает он на свой вопрос.

И критикует роман.

Слово берет генерал-майор Гарнич. И хотя он встречался с Гроссманом на первом Сталинградском фронте и на втором Белорусском, он считает, что образы, созданные писателем, «резко не удались. Они не являются типичными образами офицеров Советской Армии в ту эпоху».

И сообщает, что будет говорить не обо всем романе, так как «полагаю, что мы распределили этот трудоемкий процесс на всех присутствующих».

«Трудоемкий процесс…»

Генерал-майор Гарнич заявляет:

«Я считаю, что неуспех товарища Гроссмана является закономерным, естественным следствием его собственного неправильного взгляда, порочной концепции по отношению к нашим советским штабам… Мы не можем воспитывать население, молодежь в духе „штабоедства“. Он впал во вредную крайность… Природа советского, Сталинского искусства ему не ясна».

И это свое положение он подробно и тщательно «доказывает», развивает, конкретизирует, снижая сразу уровень обсуждения до непроходимых низин.

Генерал-майор Гарнич говорит, что это «штабоедство» он обнаружил «в пятнадцати местах» романа.

И приводит такие, например, «места».

«…Новикова не радовало, а сердило, когда хвалили его штабную работу. Он не считал себя, как думали другие его начальники и сослуживцы, призванным к штабной работе. Ему казалось, что все свойства его характера, духовного склада отвечают другому. Он считал себя прирожденным танкистом, боевым командиром, натурой, не только склонной к логике и анализу, но и к рискованным действиям, и к быстрым волевым ударам, к решениям, в которых аналитические способности и точная разработка отдельных деталей дружат со страстью и риском».

Фразы Гроссмана, пробивающиеся из цитат Гарнича, звучат и сейчас очень хорошо… К чему же здесь можно придраться? Оказывается, в этих приведенных выше словах выражена «абсолютно произвольная и совершенно не понятная характеристика того, что называется в нашем представлении образом офицера или генерала Советской армии».

«Пойдем дальше», — заявляет Гарнич и идет дальше от страницы к странице.

Вот пример: «Начальник тыла дан с коврами, самоварами, завитыми девушками и парикмахером».

И восклицает: «Думаю, что это не характерно для Сталинградской эпопеи!»

Потом: «…и все-таки уход советских людей из пограничной полосы нельзя было назвать паническим — следовало бы это место стилистически выправить».

Или необыкновенная фраза из Гроссмана: «Немцы шли в несколько этажей, заняв весь голубой объем летнего неба». Она тоже производит «странное впечатление» — «думаю, — говорит оратор, — что нельзя покрыть все небо».

Он приводит еще одну цитату из романа: «Новиков хочет рассказать Жене, что получил задание формировать танковый корпус».

После этих слов оратор восклицает: «Но ведь это военная тайна!» И вообще считает, что у полковника Новикова «пораженческая концепция». А «Даренский — на всем протяжении показа автора выглядит как настоящий недолеченный шизофреник».

Дело не в том, что Гарнич «анализирует» роман на том уровне, какой у него был. Но страшно участие армии в разгроме литературы, который я наблюдала на всех периодах ее истории. И эта победа над Гроссманом не на поле боя, а в тесных комнатах журнала «Новый мир».

В конце своей речи Гарнич произносит:

«Я знаю Гроссмана как очень талантливого человека, он должен пересмотреть и исправить…»

Коротко и ясно!

Именно этим выступлением определился характер обсуждения, его уровень.

Затем выступает генерал-майор Мусьяков.

Он не согласен с генералом Гарничем, он не видит в романе штабоедства. Но «вообще штабы показаны плохо», — добавляет он.

«Товарищ Гроссман не совсем вник…» «Многое здесь спорно», — говорит он, хотя признается, что роман «прочитал два раза и еле связал концы с концами», «еле разобрался что к чему…»

Главный его вывод:

«…это кирпич в здании советской литературы. Пока это еще сыроватый кирпич, может быть еще не обожженный полностью, может быть еще розовый, не дошедший до кондиции. Пока еще закладывать такой кирпич в здание я бы не рискнул. С ним надо еще много работать, прокалить надо с помощью критики и с помощью автора».

Эта страшная, по-своему образная картина прокаливания и обжигания романа Гроссмана, доведения его до кондиций, конечно, была мало переносима для ушей Гроссмана.

Сейчас уста его заперты на замок. И Гроссман отодвигается все дальше от Твардовского. И в их немом поединке заложен будущий неминуемый взрыв.

Слово берет генерал-майор Жемайтис.

«Если товарищ Гроссман, — говорит он, — поставит задачу написать подобный труд, как „Война и мир“, он с такой задачей справится. Он показывает замечательную историческую битву, которая войдет в века. Эта битва требует подобного освещения».

Он развивает это положение: «Поражает исключительно умелая постановка военных вопросов. Такой безграмотной постановки военного дела, военных эпизодов мы не видим, как во многих других литературных произведениях… Все военные эпизоды исключительно яркие, поучительные и правдоподобные. Чувствуется, что так воевали и так погибали. В этом большая ценность работы товарища Гроссмана».

Разговор ведется, конечно, на другом уровне. Жемайтис излагает собственные соображения о характере Сталинградской битвы — «в мировом масштабе», как он говорит, и о стратегических ошибках противника.

Но эти соображения важны для него не сами по себе, а для того, чтобы сказать о недостатках, «слабостях» (по его словам) — «с точки зрения постановки всего этого огромного вопроса сталинского военного искусства».

И тут, по его мнению, «нужно предъявить автору» «ряд моментов».

Главное его обвинение: «В борьбе за город Сталинград за весь этот период, который показывает автор, делается большое упущение, что он не показывает полностью роль товарища Сталина. Остальные стороны войны очень неплохо изложены».