Сергей Наровчатов - Необычное литературоведение

Переселяясь в новую квартиру, вы просите двух-трех знакомых пособить вам при переезде. Тяжелый шкаф не хочет трогаться с места. Вы соединяете усилия — раз, два, взяли! — рывок! — и громоздкая вещь пошла к двери.

Для вас такая хитрость не в новинку. А когда-то, очень давно, она явилась своего рода крупным открытием. Представьте такой случай из жизни вашего далекого пращура. Вот он стоит со своими родичами у только что найденной пещеры. Всем хороша она для жилья — и просторна, и суха, и с расщелиной вверху — для дымохода. Один недостаток — широковатый вход. Любому зверю, любому недругу — прямой соблазн для неожиданного визита. Но этой беде можно помочь: всего в нескольких шагах отсюда лежит большой камень, стоит его прислонить к отверстию, и он закроет его почти полностью. Останется лишь такая щель, в которую сможет протиснуться боком один человек. Приступили к камню. Люди все сильные, здоровые, но толкают его вразнобой, и камень — ни с места. Один кряхтит, поддавая плечом, — «ох», другой — «эх», третий — «ух», но толку не получается. И вдруг они заметили, что, когда эти «ох» и «эх» совпадают, камень начинает поддаваться. Одновременный толчок — «ох!», другой такой же толчок — «эх!», третий совместный — «ух!», и камень пополз к пещере. Ритм стал помощником человека. Ритм впервые организовал и облегчил его труд. Ритм вступил в союз с трудом.

Разумеется, что открытие было сделано не одним вашим пращуром и не одними его родичами. Оно родилось вблизи сотен подобных пещер, у сотен подобных камней и запомнилось тысячами подобных людей. Ритм мог прийти на помощь труду при других обстоятельствах: при переноске туши мамонта или пещерного медведя, при транспортировании больших деревьев, необходимых для общего костра. Но как и где бы ни произошло это событие, оно закрепилось в памяти людей и дало многочисленные и сильные побеги.

Каменным скребком женщина соскабливает с оленьей шкуры остатки мяса и жира. Сгибается и разгибается спина, напряжены вытянутые руки. Тяжелая, утомительная работа. Но на помощь приходит ритм, а ритм зовет слова. «Трись, шкура, трись, — повторяет женщина в такт своим движениям. — Будет сыну доха». Бесконечное число раз повторяет она свои движения, бесконечное число раз повторяет она эти слова. «Вот заладила!» — сказали бы мы, послушав ее. Но лицо женщины горит вдохновением, работа ей уже не в тягость, она видит то, чего не видим мы. Она видит, как грязная и жесткая шкура стала в ее руках чистой и мягкой. Она видит, как шкура превращается в прекрасную меховую одежду. Одежда будет расшита по подолу зеленым, а по рукавам красным бисером. Ни у кого в стойбище не будет такой красивой дохи, как у ее малыша. «Трись, шкура, трись. Будет сыну доха».

Так рождается трудовая песня.

Слова здесь пока еще слабо прикреплены к ритму. В следующий раз женщина может заменить их другими. Но сама привычка повторять те или иные слова в такт движениям останется и укоренится. Ведь так интересно думать о том хорошем, что получится из твоей работы, ведь так спорится дело в руках, когда в лад усилиям звучат слова.

Теперь можно сделать обобщение. То, что было сказано до сих пор, можно выразить цепочкой понятий: труд — ритм — слово. Труд позвал на помощь ритм, а ритму, в свою очередь, пришли помогать слова. Такая последовательность легко может быть прослежена на приведенных нами примерах. Но, может, танец Атыка имел и другие корни, другие причины своего возникновения? Попробуем в этом разобраться.

В танце Атыка его трудовая подоплека была очевидна. Охота на кита, как мы уже говорили, для чукчей не забава, а необходимость. Танец имитировал и обобщал главные эпизоды этой охоты.

То же самое мы наблюдаем в подобных танцах множества народов и племен. У австралийцев, например, танцовщица изображает, как она ныряет при ловле раковин, или вырывает съедобные корни, или карабкается на дерево, чтобы поймать зверька, притаившегося в дупле. Все это ее повседневные занятия, весьма тяжелые и утомительные. Но в танце они выглядят как интересная игра, приобретают праздничный характер. В этом есть глубокий смысл. «Смотрите, — как бы говорит женщина своим танцем, — какая я ловкая, умелая, сильная и как мне все легко удается. А нырять за раковинами — так это сплошное удовольствие. И тем, кто боится глубины, как, например, моя младшая дочь, должно быть просто стыдно».

Нырянье за раковинами тяжело и опасно. Можно запутаться в водорослях, можно попасть в зубы акуле. Но когда наловишь раковин вдосталь, результат оправдывает усилия. Мясо моллюсков — вкусное лакомство, а створки раковин — красивые украшения, И праздничность результата человек перенес в танце на весь труд в целом.

Так и в танце Атыка. Я подробно описал саму охоту на кита, и вы могли убедиться, что это занятие нелегкое и небезопасное. В танце оно нашло свое игривое, праздничное отражение. Опасность подчеркивалась жестами и мимикой для того, чтобы показать, как умело избегают и преодолевают ее охотники. Тяжесть работы по транспортировке кита — для того, чтобы продемонстрировать силу и умение промысловиков. Конечный результат опять окрасил в свои светлые тона предшествующие ему тяжелые усилия.

Цель труда — благо, и для отдельного человека, и для всего рода и племени, к которому он принадлежит. Интуитивно понимание этого закона сказалось и в танце австралийской ныряльщицы за раковинами, и в танце чукотских охотников на кита.

Попутно заметим, что в обоих случаях мы впервые сталкиваемся с тем понятием, о котором нам еще придется говорить. Я имею в виду воспитательное значение искусства. Танец подчеркивал лучшую, красивую сторону труда, убеждал не бояться опасностей, вызывал стремление быть сильным, ловким, смелым — то есть воспитывать в себе те качества, которые необходимы хорошему добытчику.

Итак, первое звено цепочки — труд — опять ясно просматривается на примере первобытного танца. Но откуда же возникла сама потребность в таком необычном времяпрепровождении? Ведь сам танец как будто никаких жизненных благ не создает, а воспитательная его роль — по времени — явление вторичное. Здесь, как и в первом случае, когда объяснялось возникновение рабочей песни, мы обратимся к началу начал.

«Делу — время, потехе — час» — этот золотой закон известен не только людям. У животных тоже есть свои забавы, игры, танцы. Это для них, как сказал бы какой-нибудь массовик в городском парке, активный отдых. Можно привести множество примеров таких забав. Отдельные виды птиц проявляют прямо недюжинные способности в этой области. Вот как описывает Брем повадки павлиньего журавля — красивой и своеобразной птицы, живущей в Африке. «Эти журавли, скучившись на ровном песчаном месте, начинают танцевать всякий раз, когда необычное явление привлечет их внимание, если к куче прилетит новый журавль и т. д. Танцор подпрыгивает вверх иногда на метр от земли, несколько распускает при этом крылья и иногда опускает ноги не одновременно, а одну за другой. В неволе павлиний журавль приветствует своего хозяина веселыми танцами. В зоологических садах он привлекает внимание посетителей, так как тоже принимается танцевать, когда услышит музыку». Ничего не скажешь, артистичная птица!