Владимир Даль - О НАРЕЧІЯХЪ РУСКАГО ЯЗЫКА.

Согласныя передъ ы сдваиваются: жицьцё (житье), видзяньнё, бяльлё, вясельля, кало́цьця.

Множ, число оканчивается на ы, и: другихъ окончаній (а, я) не знаютъ: гла́зы, вухи, круччы (крю́чья), волосьси; до́брыи, чо́рныи (черные, я), дарагіи, харо́шіи.

Сущ. на ь м. р. мн. ч. въ род. пад. оканчиваютъ на ёвъ: гасцёвъ (гостей), дзнёвъ.

Въ прилагательныхъ, вмѣсто ой, слышно твердое эй: святэй, худэй, злэй, чужэй; а послѣ гортанныхъ, ей: друге́й (другой), яке́й, лаке́й; но послѣ гк , гов. а: мя́гкай, легкай.

Передъ твердыми гласными, буквы ф, ѳ обращаются въ х; передъ мягкими, въ хв ; коренная же буква х произносится чисто: Хама (Ѳома), хунтъ, хранцузъ, Хведзька, Хвядотъ; хуторъ; харашо. Въ глаголахъ, окончаніе овать, евать измѣняется въ уваць, юваць; крыць — крыю, крый; мыць — мыю; пѣй пѣсню; пій брагу; я ѣмъ, ты яси́, яны́ ядуць; вообще 3 л. оканчивается не на тъ , какъ въ новгородскомъ наречіи, и не на ть, какъ въ рязанскомъ, а на ць: йонъ говарыць, яны хо́дзюць; въ вмѣсто лъ; йонъ хадзивъ, бывъ, пражыкува́въ; но во мн. ч. остается л: яны хадзили. Эта послѣдняя черта приближаетъ бѣлоруское наречіе къ малорускому. Гласная е, безъ ударенія, обращается и въ глаголахъ въ и либо въ я; съ удареніемъ же остается, переходя впрочемъ въ ё только въ 1-мъ л. мн. ч. наст. врем.

Въ Смоленской губ. отчасти не дзекаютъ только въ Вяземскомъ и Гжатскомъ уѣздахъ; о прочихъ же можно сказать съ украинцами: Хиба лихо озме литвина, щобъ винъ не дзекнув! Въ Дорогобужѣ слышимъ уже: слухай, хадзи́, ошука́уся (обманулся); въ Сыневкѣ, кто дзекаетъ, кто нѣтъ; но всѣ говорятъ: ба́виться, стежка, у комнати, я войду, вм. уйду. Въ сосѣднихъ губерніяхъ Ржевъ, Зубцовъ, Волоколамскъ, Можайскъ, Медынскъ, Мосальскъ носятъ на себѣ болѣе или менѣе признаковъ бѣлорускаго или смоленскаго говора, которому слѣдуетъ обращикъ:

Яжъ табѣ каза́въ, ня бяри́ больши адъ яднаго во́за; ну и увзя́у ба адзинъ. Якъ хто хочиць, такъ па сваёмъ бацьку и плачиць. Кабъ ня дзи́рка у ро́ци, хадзіу ба у зло́ци (о пьяницѣ). Абица́нка, цаца́нка, дурня́ги ра́дасць (т. е. посуленное красно́, а дуракъ тому и радъ). Ды сяго́дни и у городи ни боли (нисколько) жидау нѣ́туци, дыкъ и торгу нѣ; хуць кажуць шта жиды худы, а бязъ ихъ и толку нѣ́туци; боль ихъ зна́иць, гдзѣ яны падзива́лись; ка́жуць шта свята́ ихъ зайшла; дакъ я на базари и ня прадався.

Это бѣлоруское наречіе, какъ сказано, распространяется на западъ, до польскихъ губерній, на югъ до малорускихъ, отличаясь въ различныхъ мѣстностяхъ нѣкоторыми особенностями и принимая, по сосѣдству, слова, обороты и говоръ польскій, малорускій или великорускій, послѣднее въ особенности относится до губерніи Смоленской; а сильное участіе бѣлорускаго слышно въ Черниговской, Орловской, Калужской, Тверской, и особенно въ Псковской; можно сказать, что оно слышится и въ Москвѣ, потому что а́канье или высокій говоръ нашъ, сдѣлавшійся общимъ, конечно произошелъ отъ смѣси новгородскаго со смоленскимъ.

Скажемъ, для полноты, нѣсколько словъ о языкахъ искуственыхъ въ Росіи, хотя это предметъ болѣе или менѣе посторонній.

Напередъ всего языки ламанскій или офенскій: онъ далеко неполонъ и ограничивается нужнѣйшимъ въ быту ходебщиковъ. Начало его не извѣстно; родина — Алексинская волость, Ковровскаго уѣзда (Владимірской губ.), откуда уже въ 1700 году разсыпа́лись ходебщики, коробейники по всей Росіи, называя сами себя страннымъ именемъ масыковъ. Торговля эта нынѣ въ упадкѣ, а съ нею и языкъ, который впрочемъ распространился, съ нѣкоторыми отмѣнами, между такими же мелочными торговцами и въ нѣкоторыхъ другихъ губерніяхъ: въ Костромской, Тверской (Бѣжецкъ), даже Симбирской и Рязанской. Замѣтимъ мимоходомъ, что покойный Макаровъ помѣщалъ въ словарѣ своемъ, безъ разбора, офенскія слова, приписывая ихъ тому либо другому мѣстному наречію: примѣру сему послѣдовала и академія наша, помѣстивъ въ областномъ словарѣ своемъ, безъ всякой оговорки, нѣсколько офенскихъ словъ. Придуманный языкъ этотъ сшитъ многими поколѣніями исподволь изъ переиначенныхъ рускнхъ словъ, коимъ дано, по какимъ либо отношеніямъ ихъ, иное значеніе; есть слова мѣстныя, занесенныя ходебщиками изъ дальнихъ отъ родины ихъ концевъ Руси; есть вновь придуманныя, по рускому складу; граматика и все строеніе речи, разумѣется, рускія. Вотъ обращикъ:

Мисо́вской куре́хой стремыжный бендюхъ прохандырили трущи: лохи биряли колыги и гомза, кубы биряли бряеть и въ устреку кундяковъ и ягренятъ; аламонныя карюки курещалн курески, ласые мещаты грошались. То есть: Въ нашей деревнѣ третьяго дня проходили солдаты; мужики угощали ихъ брагой и виномъ, бабы подавали ѣсть, а въ дорогу надавали пироговъ, яицъ и блиновъ; красныя дѣвки пѣли пѣсни, малые жъ ребята смѣялись.

У владимірскихъ офеней кафтанъ — шистякъ, у симбирскихъ — шерснякъ; шаровары — шпыни. влад. и чнары, симб., сукно шерсно и вехно; но бо́льшая часть словъ одни и тѣ-же. Иныя прямо рускаго происхожденія: двери — скрипы; кнутъ — визжакъ; дитя — па́щенокъ; дѣлать — масты́рить; домъ — курёха; другія, неизвѣстнаго: дворъ — рымъ; деньги — юсы; дрова — воксари, и пр. Иногда слова составлены одно по другому, по рускому образцу: Богъ — Стодъ; богатый — сто́день; долгъ — шилгъ; долго — шилго; жечь — ду́лить; жарко́е — дульное; иногда рускимъ словамъ дано иное значеніе: городъ называется костеръ; умереть — отемнѣть; мнимое же сходство офенскаго языка съ греческимъ едва ли не ограничивается словомъ хирки, руки, при чемъ надо вспомнить, что и въ Нерехтѣ и Галичѣ рукавицы зовутъ нахирегами. Впрочемъ, пенда. пять, и деканъ, десять, въ счетѣ офенскомъ также замѣчательны, по такому же сближенію. [5] Позднѣйшіе розыски о семъ П. А Безсонова, который находитъ въ офенскомъ много греческихъ словъ и относитъ ихъ къ древнимъ временамъ торговли нашей на Сурожскомъ морѣ, должны, кажется, опровергнуть взглядъ мой на это дѣло,— хотя, напримѣръ, не знаю, греческое ли слово: костеръ, городъ (castrum), или это придумано, потому что городъ срубленъ, сложенъ, и и́здали дымится?

Костромскіе шерстобиты, таскаясь съ лучка́ми своими по всей Руси и подражая ковровцамъ, также сложили себѣ свой языкъ, частію перенявъ офенскій, а частію переиначивъ и добавивъ его своимъ сочиненіемъ. Можетъ быть я приложу, въ концѣ словаря, словарики офенскій и шерстобитовъ.

Въ Рязанской и Тверской губерніяхъ записные нищіе, по промыслу, и мошенники, воры, конокрады, звере́нщики, говорятъ почти тѣмъ же офенскимъ языкомъ, съ небольшими только измѣненіями, и называютъ его кантюжнымъ.