Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Кошуро для устрашения произвёл обыск и у меня. Любовь Карповна проявила при этом необыкновенную выдержку. Обыск у меня по замыслу и под непосредственным руководством и с личным участием товарища прокурора Кошуро-Масальского проведён был с подчёркнутой крикливостью и давлением. Квартира была оцеплена пешей и конной полицией. Жандармы и с ними сам Кошуро-Масальский копались с вечера и всю ночь до утра, перетряхивали детские кроватки и кухонную утварь, подушки, мебель, перелистывали каждую книгу. В предъявленном ордере было указано, что обыск должен быть произведён у меня, а не у моей жены. Поэтому Любовь Карповна решительно и настойчиво требовала, чтобы её комнаты и её вещи обыску не подвергались. Но, невзирая на спокойную и твёрдую позицию Любови Карповны, товарищ прокурора отдал распоряжение копаться и искать повсюду. Он потребовал, чтобы была раскрыта личная шкатулка Любови Карповны, но получил твёрдый отказ: «Шкатулка с моими личными инициалами, в ней мои интимные письма, и я не хочу, чтобы в них копались чужие, грязные руки». В конце концов, Масальский сделал оформленное постановление: «Призвать слесаря для вскрытия ларца», ввиду отказа дать ключ от него.

В томительном ожидании вся жандармская сила оставалась без действия, пока полиция не отыскала в городе глухой ночью слесаря. Привезённый, наконец, какой-то мастер, неумелый и напуганный, долго возился с ларцом, но всё-таки взломал пружину и открыл крышку. Шкатулка была… пуста! В ней лежали лишь обручальные кольца. Даже жандармы, к огорчению Кошуро, не смогли удержаться от взрыва смеха над разочарованным представителем прокурорского надзора.

Среди разных бумаг по распоряжению Кошуро-Масальского у меня был захвачен черновик доклада губернского предводителя дворянства П. В. Шулепникова, который тот оставил вечером у меня с просьбой ознакомиться и дать ему утром некоторые справки. На открывшемся Губернском дворянском собрании предводитель с глубоким возмущением сообщил о бесчинстве Масальского, захватившего при обыске его доклад. Попутно он описал бесчинства помощника прокурора и в отношении лечебно-продовольственных пунктов. Неслыханным в летописях таких архаических учреждений, как дворянское собрание, было единогласное постановление обратиться в Министерство юстиции с ходатайством о немедленном переводе Масальского из Костромской губернии, как оскорбившего предводителя дворянства и, в его лице, всё костромское дворянство. Всё это происходило в начале октября. Революционные события и явившийся в их результате октябрьский манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», провозгласивший гражданские свободы и создание Государственной думы, положили конец всем прокурорским замыслам и делам.

Но через несколько дней после октябрьского манифеста в Костроме, как и во многих других городах, произошли погромные избиения молодёжи, подготовленные и организованные черносотенной организацией «Союз русского народа» при благосклонном участии местных полицейских властей.

Ярко встаёт в памяти картина, которую мне пришлось видеть ночью после того, как днём на площади в Костроме было первое шествие молодёжи с плакатом учащихся семинарии о манифесте 17 октября. Съехавшиеся на базар крестьяне, подстрекаемые полицией, напали на манифестантов. Ночью ко мне постучался околоточный, он просил меня поехать с ним в полицейское управление, чтобы оказать помощь умирающему. Я прибыл в полицию. Там в комнате исправника находились несколько окровавленных, стонавших юношей, избитых и израненных. Я потерял самообладание, стал громко упрекать полицейских чинов за бесчеловечное отношение к людям, требовал, чтобы раненые были немедленно отправлены в больницу. Исправник Каковский был, как поляк, не очень благосклонно настроен к «чёрной сотне» «Союза русского народа». Он насильно вывел меня через особую дверь и настойчиво просил удалиться. «Вы ничего не понимаете и не видите, скорее уходите!»

Я отправился не домой, а в «общественное собрание» (клуб). Там всегда были дежурные старшины. Я по телефону обратился к губернатору Князеву, описал ему весь ужас виденных мною избитых и израненных юношей и просил его распорядиться об отправке их в больницу. Всё это было, разумеется, совершенно необычно. Губернатор растерянно и достаточно сухо «поблагодарил за сообщение». Он действительно отдал распоряжение о переводе избитых в больницу, где я их и увидел на следующий день.

В течение нескольких дней циркулировали слухи, что погрому подвергнется со стороны какой-то «чёрной сотни» моя квартира. Но дальше разговоров дело не пошло. Слишком очевидно и широко нарастало освободительное движение. Оно как-то самочинно стало проявляться даже в том, где и в чём его менее всего можно было ожидать. В Костроме, как во всяком губернском городе, ещё с гоголевских времён, существовал клуб, по своему уставу именовавшийся «общественным собранием». Его подлинным содержанием была игра в карты, в пределах допускаемой законом степени азартности. Кроме карточной игры, в клубе процветал буфет и имелись мало кого интересовавшие библиотека и читальня. Но с 1904 г. сначала понемногу, а затем всё более заметно стал нарастать интерес именно к клубной библиотеке. Обычно пустые в прежние годы обширные залы читальни стали местом, куда заходили не карточные завсегдатаи, а служащие губернского земства, адвокаты, врачи и прочие «разночинцы». В соответствии с возросшими запросами клубная администрация, имея на это ранее не использованные средства, расширила список получаемых газет, журналов и вновь выходивших книг. Совет старшин, подчиняясь духу времени, стал устраивать литературные вечера. Уже не для еженощной игры в карты, а для пользования библиотекой и кабинетами для чтения стали вступать в клуб новые члены. И однажды, при очередном переизбрании совета старшин клуба в его состав были избраны популярные в городе присяжные поверенные Огородников и Доброхотов, земцы и врачи. В числе их, к немалому моему изумлению, оказался и я.

Совершенно чуждый буфетным и карточным делам, я старался оправдать оказанную мне честь и доверие содействием расширению культурно-просветительной стороны в жизни и деятельности клуба. В нём были организованы публичные лекции на злободневные общественно-политические темы, которые читали приглашённые из Москвы профессора и литераторы (Шершеневич [109] Шершеневич Габриэль (Гавриил) Феликсович (1863–1912) — правовед, профессор Казанского и Московского университетов; один из ведущих идеологов и автор программы кадетской партии, депутат 1-й Государственной думы. , Гольцев [110] Гольцев Виктор Александрович (1850–1906) — правовед, литератор, публицист, сотрудничал в «Русских ведомостях» и «Вестнике Европы», в «Русской мысли»; земский деятель. и др.). Вскоре весь центр тяжести клубной жизни переместился в эту новую область.