Юлия Латынина - Побег из Уханя

Ее клеймили, как лженауку генетику, посредством коллективных писем.

Против нее неизменно «боролись», «сражались на переднем крае фронта».

Эта борьба проходила в рамках «выражения солидарности» и необходимости «дать отпор». Любой сторонник теории немедленно объявлялся маргиналом, конспирологом, фашистом и даже сексистом, как вы видели в случае подвергшейся сексуальным угрозам д-ра Расмуссен.

Аргументы их неизменно искажались.

После того как сенатор Том Коттон заявил, что вирус мог сбежать из лаборатории, Коттон был немедленно объявлен сторонником «теории биооружия».

Это один из самых тревожных признаков идеологизированного дискурса.

Ученые спорят о реальных высказываниях. Пропагандисты приписывают вам высказывания, которые потом «разоблачают» и «опровергают».

Ученые спорят по существу. Пропагандисты дискредитируют противника.

У ученых есть оппоненты. У пропагандистов есть только «передний фронт», «враги» и «война».

Как это могло произойти?

Ученое сообщество, изучающее коронавирусы, в общем не является таким уж обширным. Это небольшая, хорошо знакомая друг с другом группа людей, тесно связанная общими интересами. «Они пишут в тех же журналах, ездят на те же конференции, и у них есть общий интерес — получать деньги от правительств и не страдать при этом от излишнего регулирования», — замечает Николас Вейд. Так уж получилось, что благодаря тому, что коронавирусы до SARS2 представляли для человечества только потенциальную опасность (в отличие, скажем, от гриппа или Эболы), огромное количество грантов было получено именно для исследования их потенциальной опасности, т.е., читай, на gain of function.

Против «лабораторной утечки» объединились все: Китай, обладающий огромным влиянием, американский либеральный истеблишмент, ненавидевший Трампа, и, главное, то тесно связанное, хорошо знакомое друг с другом, рецензирующее друг друга и выделяющее друг другу гранты сообщество вирусологов, которому в случае подтверждения этой теории грозили позор, потеря грантов и статуса. «Я был объявлен парией потому, что я предложил другую гипотезу, — сказал д-р Редфильд Vanity Fair. — Я ожидал это от политиков. Я не ожидал этого от ученых».

Вопрос, в общем, был несложен. Требовалось объяснить: каким образом новый коронавирус возник в том самом месте, где находился крупнейший если не в мире, то в Китае, центр манипуляции коронавирусами летучих мышей и как это могло произойти на рынке, на котором они не продавались, в городе, в котором они не жили, и во время, когда мыши уже спали?

Однако ответ на этот вопрос грозил не только д-ру Дашеку и не только его грантодателю д-ру Фаучи, последние четыре десятилетия пребывающему на административной вершине американской вирусологии. Он мог похоронить под собой всю прибыльную индустрию делания вирусов опасными с целью доказать, что они могут быть опасны.

Так уж получилось, что первыми экспертами, к которым обратились с вопросом, а не имеет ли этот вирус искусственное происхождение, стали те самые люди, которые в случае утвердительного ответа становились невольными организаторами эпидемии, что, по состоянию на сегодня, убила 3 млн человек и разрушила экономику всего мира.

Мудрено ли, что эти люди объявили, что естественное происхождения вируса так же неоспоримо, как догмат о непогрешимости папы, и что по этому поводу существует «научный консенсус»? «Научный консенсус, — писал в свое время Майкл Крайтон, — это первое прибежище негодяев.

Это попытка избежать обсуждения вопроса, заявив, что оно уже завершено».

Печальная весть состоит в том, что бюрократы от науки, присвоившие себе право говорить от имени научного сообщества, вели себя не как ученые, а как епископы, сурово расправляющиеся со скептиками и еретиками. Хорошая новость — в том, что, кроме «мнения прогрессивной общественности», всегда существуют въедливые искатели фактов. Вся российская пропагандистская машина не смогла совладать с частной инициативой Bellingcat. Кажется, вся пропаганда теперь начинает буксовать перед инициативой DRASTIC.

С эпидемией — как с трупом. Если на обочине дороги лежит труп, то очень может быть, что это естественная смерть: не выдержало у человека сердце, замерз, перепил… Но точно так же может быть, что его убили. Это вопрос для следствия. Во всяком случае, человек, который вместо того чтобы выяснять, откуда появился труп, нервно хихикает и с самого начала утверждает, что смерть произошла от естественных причин, а всякий, кто с этим не согласен, — конспиратор и маргинал, который не знает того, что люди смертны, — этот нервный и истеричный субъект выглядит подозрительно.

Мы можем сомневаться, имеет ли вирус естественное или искусственное происхождение. Вдруг все-таки найдется переносчик? Окажется, что фуриновый сайт появился уже при передаче от человека к человеку. Вдруг выяснится, что появление эпидемии в городе, где находился крупнейший центр генетического манипулирования коронавирусами, — это фантастическое совпадение, равно как и уничтожение 30 декабря всей базы данных института и расположение первых госпиталей, в которые обращались заболевшие, вдоль линии метро, соединяющей Уханьский институт с международным аэропортом…

Но теория лабораторной утечки не противоречит наблюдаемым данным.

Поэтому трудно сомневаться, что те ученые, которые, как д-р Дашек, боролись против нее методами, свойственными скорее инквизиторам, нежели ученым, нарушили главную заповедь науки, заключающуюся в том, что истина самоценна, а Земля вертится вне зависимости от того, потеряешь ты из-за этого грант или отправишься на костер.

Врачи дают клятву Гиппократа. Ученые не дают клятвы — клятвы Архимеда или Ньютона. А зря.

Из этого всего следует, на мой взгляд, три главных вывода один страшнее другого.

Первое — нам врали. Научные бюрократы не только Китая, но и США вели себя не так, как ученые, а как ЦК КПСС после Чернобыля.

Дело не в искусственном происхождении вируса. Shit happens. Систему характеризует не ошибка, а реакция на ошибку. Дело не в том, что вирус сбежал или мог сбежать. А в том, что люди, которые должны были понимать, что эта возможность вполне реальна, использовали свои научные регалии не для установления истины, а для запрета на дискуссию. Нет сомнения, что они объясняли это разными благородными мотивами — например, «а ну как иначе глупая публика примется громить лаборатории». Увы, они сделали только хуже.