Иоланта Сержантова - Жёлтая книга

– Что вы тут топчетесь, – санитарка, оценившая вкус подаренного шоколада, – отворила мне дверь. – Заходите. Сейчас позову.

Брат вышел, по-прежнему стараясь держаться ближе к стене. Свежая царапина на его щеке испугала меня, но он, без эмоций, на которые был теперь мало способен, рассказал, что накануне, в тот же час, как привиделся мне, в миллиметре от его лица, в туалете, буйный больной разбил оконное стекло.

Не позволяя себе разрыдаться, я вцепился в братишку так сильно, как смог. Вспомнил лицо бездомного и его слова… слово, которое позволило мне вновь дышать, и пережить очередную страшную ночь: «откупился».

– Не плачь, – вдруг сказал брат.– Я же тут. – И без связи с предыдущим сообщил, – нам гречку с мясом давали.

– И как?

– Ничего, есть можно.

Внезапно я понял, что братишка опять картавит так же, как в детстве. Он сильно ослаб от лекарств, подбородок и кисти зримо дрожали. Но если руки можно придавить телом, подложив под себя, то лицо было не спрятать.

Через неделю пребывания в стационаре, я подошёл к врачу с вопросом, когда смогу, наконец, забрать домой брата.

– Не знаю. Когда-нибудь. А может быть и никогда.

Я не поверил своим ушам:

– О чём это вы?! Он нормален.

– Ну, это вы так думаете, с усмешкой ответила врач. Заметив блеск слёз в моих глазах прикрикнула, – Только не рыдать!– и добавила,– Завтра консультация с главным. Он всё решит. – После чего выставила меня вон.

Назавтра, после беседы с заведующим отделения, брата перевели в палату с более строгим надзором. Врач явно избегала меня. Брат постепенно терял способность читать, слышать музыку, даже разрезанная на кривые кусочки детская головоломка никак не складывалась в его сознании. Я с ужасом наблюдал за тем, как братишка в свои шестнадцать подолгу бился над пазлом для трёхлеток. Одни лишь строки Библии странным манером втекали в его сознание. Психотропы пасовали перед ритмом Писания, впрочем, это пугало тоже.

Лишённый привычного окружения, брат переключился на помощь тому, кому было хуже, чем ему самому. Среди пациентов надзорной палаты, был одинокий старик, которому явно была необходима помощь. Брат беседовал с ним, поддерживал, если требовалось встать или пройтись, иногда читал вслух. Старик поинтересовался однажды, не попадалась ли брату книга «Изобрести нежность».

– Читал, давно, в другой жизни.

– И как оно тебе? – спросил его старик.

– Не понравилось.

– Жаль, это написал я…

Персонал отделения привык к моим ежедневным посещениям и совершенно перестал стесняться. Медсёстры и санитары открыто обсуждали жизнь больницы и свою собственную. Оказалось, что многие родственники, определив мужа или сына в клинику, навещают его от случая к случаю, а за просьбы забрать домой наказывают, пропуская неделю или две. Иные пациенты напрашивались в стационар сами, «отдохнуть от мыслей». Такие чувствовали себя в больнице, как дома. У некоторых был самодельный, сплющенный из трубочек кровати, ключ. Они могли ходить между отделениями и даже выходили «подышать», когда им вздумается.

Из разговоров медсестёр между собой выяснилось, что некоторые уколы «ставят» в перчатках не из-за требований гигиены, а от того, что лекарство, впрыскиваемое в кровь пациентов, разъедает даже кожу. Некстати, узнал и о том, что больничное бельё стирают в пятистах километрах от больницы, в другой области. А после знакомства с женщиной, которая навещала своего сына ежедневно в течение уже десяти лет, стал собирать деньги, чтобы выкупить брата из этого кошмара…

…Получая от меня деньги, врач недобро усмехнулась и сообщила:

– Вы всё равно мне его через неделю отдадите, не выдержите. У него нейролепсия.

– Что это?

– Побочные действия наших препаратов. От этого непросто избавиться. Даже невозможно, – хищно оскалилась женщина.

– Мы справимся. Без вас… доктор. – Категорично ответил я.

Наутро после нашего возвращения домой, я вошёл к брату в комнату, принёс чай, присел подле и, наблюдая, с каким трудом удаётся ему каждый глоток, слово и даже поворот головы, молча плакал… Брат стеснялся своих дрожащих рук и лица, а я… Мне было стыдно за то, что подвёл самого близкого человека, поверил людям в халатах, цвета которых они не заслужили.

В течение нескольких месяцев после, каждый день мы подолгу ходили пешком, предоставляя организму самостоятельно расправиться с ядом, который впрыскивали брату в кровь. Понемногу сгладилась нервность в движениях, утихла дрожь в руках, восстановилась плавность речи. Вернулась способность делать неожиданные выводы и читать. Спустя год окреп голос. Казалось, мы отделались лёгким испугом. Но завуалированная картавость, некрепкая память и потеря веры в людей, – такой оказалась плата за безответственность лекарей, призванных облегчать физические и нравственные страдания, а не усугублять их.

А что до пластмассового колечка от лекарства… Когда мы стали разбирать вещи брата после возвращения из того страшного жёлтого дома, то в каждом кармане находилось колечко. Оно было его связью с реальностью, с жизнью, с миром людей, которых не держат взаперти. Нащупывая кольцо, как петельку запасного парашюта, он верил в то, что выберется из передряги живым.

Камбала

Жизнь полна слухов о ней

Она была удивительно сложена. Высокая полная грудь, тонкая талия, роскошные густые волосы. Если кто-то заговаривал с нею, она внимала собеседнику, обращая к нему персиковый румянец правой щеки. И смотрела, чуть склонив голову, как бы снизу вверх, что было довольно непросто при её довольно высоком росте. Левую сторону она обыкновенно держала в тени широкой пряди, под которой прятала изуродованное рваным рубцом от виска до подбородка лицо.

Я приметил её ещё на первом курсе института, был влюблён, но решился подойти только на третьем. Мы общались довольно долго прежде, чем она оценила моё отношение и поведала о том, что с нею произошло. Но до той поры…

– Студенты! Внимание! Разбились по парам, берём друг у друга каплю крови, наносим на предметное стекло, размещаем по эталонным образцам, рассматриваем под микроскопом, сравниваем и определяем группу. Не забываем обработать руки спиртом.

– Только руки? – захихикали девицы.

– Совершенно верно, – преподаватель не оценил шутки, выдал нам инструменты и отошёл к кафедре, чтобы понаблюдать за процессом со стороны.

Так как я был единственным парнем на факультете, то мне ничего не оставалось, как предоставить все свои десять пальцев для уколов сокурсниц. Девицы пищали и промахивались мимо подушечек, вонзая ланцет под ноготь, иные умудрялись попасть в ладонь. Одна лишь она, отказавшись ранить меня, протянула свой пальчик, но я не решился сделать ей больно.