Константин Токаревич - По следам минувших эпидемий

Искры петербургского бунта быстро разлетелись по окрестным губерниям. Слухи о том, что холеры нет, а есть отрава, вызвали многочисленные народные волнения. Одним из самых трагических по жестокости и последствиям надо считать восстание, вошедшее в историю как бунт новгородских военных поселян.

Во время третьей пандемии холера проникла далеко на север — до Архангельска, на Кольский полуостров и в Сибирь. Пик заболеваний отмечен в 1848 году — 1772439 случаев, причем 690150 — смертельных. Удивляться такой высокой смертности не приходится, так как эффективных методов лечения и профилактики по-прежнему не было. Воспоминания писательницы Е. Н. Водовозовой дают наглядную картину применявшихся в то время для борьбы с болезнью способов:

«Еще усопший отец лежал на столе, когда холера уложила в постель двух моих старших сестер, из которых одной было 19, а другой 18 лет, и их хоронили одну за другой. Затем в три последующие недели холера унесла еще четырех детей из нашей семьи. Итак, в продолжение месяца с небольшим у нас было семь покойников… Очень вероятно, что развитию холеры в нашем доме и тому, что она приняла у нас такой угрожающий характер, помогло то, что за детьми в те времена был вообще весьма плохой уход… Мы свободно сообщались с заболевшими, вбегали в их комнаты, входили к покойникам.

…Наш доктор практиковал у нас такой способ: из постели вынимали перины и подушки, а больного, обернутого в одни простыни, клали на раму кровати, затянутую грубым полотном. Сверху больного укрывали множеством нагретых одеял и перин, в ноги по бокам его клали бутылки с кипятком, крепко закупоренные и обернутые в тряпку, а под кроватью в огромном медном тазу лежал раскаленный кирпич, который то и дело поливали кипящей водою с уксусом. Таким образом, больной вдыхал горячий уксусный пар, который вместе с теплыми покрышками должен был согревать его холодеющее тело».

В дневнике В. Ф. Одоевского от 6 февраля 1863 года имеется следующая любопытная запись: «Рассказывали мне действительно бывшее распоряжение графа Панина во время холеры: семейным людям выдавать на месяц по полфунту чая; солидным и хорошего поведения — набрюшники; отличным заслуженным чиновникам — фуфайки… Всего смешнее официальная сторона дела: стали представлять чиновников к полуфунту чая, к набрюшнику, к фуфайке, и это как награда вносилось в формулярные списки».

Холера так часто совершала опустошительные набеги, что в деревнях нередко от них вели отсчет времени. «Земля наша какая — вы сами изволите знать: глина, бугры, да и то, видно, прогневили мы бога, вот уже с холеры, почитай, хлеба не родит» (Л. Н. Толстой. «Утро помещика»). «В первую холеру я с папенькой вашим в ростепель в Москву ездил, с тех пор и мозжит», «Это я, должно быть, в те поры простудился, как в первый холерный год рекрутов в губернию сдавать возил» (М. Е. Салтыков-Щедрин. «Благонамеренные речи»).

Колоритные зарисовки холерных бедствий имеются в книге «Мои скитания» (1928) В. А. Гиляровского — человека на редкость интересной и сложной судьбы. В этой автобиографической повести он вспоминает, как в Рыбинске с половины лета разыгралась холера среди грузчиков хлеба. Люди умирали и на улицах, и на пристанях, ломовики зарабатывали огромные деньги, перевозя трупы днем на кладбище и ночью на берег Волги, к лодкам, на которых возили их за Волгу и там хоронили в песках и тальниках.

Вот бурлаки тянут расшиву, а встречное течение мешает им, и они, подбадривая себя, заводят звонкую песню. А с песчаного обрывистого яра мальчишки дразнят их, выкрикивая: «Аравушка! аравушка, обсери берега!» Старые бурлаки не обижались, и никакого внимания на них.

«Что верно, то верно, время, холерное!» — отмечает Гиляровский. Смертность среди бурлаков была очень высокой — условия их труда способствовали распространению инфекции, а никакой медицинской помощи они не получали:

«— Н-да! Ишь ты, какая моровая язва пришла.

— Рыбаки сказывали, что в Рыбне не судом народ валит. Холера, говорят.

— И допрежь бывала она… Всяко видали… По всей Волге могилы-то бурлацкие. Взять Ширмокшанский перекат… Там, бывало, десятками в одну яму валили…

Молодой вятский парень, сзади меня уже не раз бегавший в кусты, бледный и позеленевший, со стоном упал… Отцепили ему на ходу лямку — молча обошли лежачего».

Эпидемия холеры девяностых годов прошлого века была полна трагическими событиями. Этому в немалой мере способствовал жестокий голод вследствие неурожая, который в официальных кругах мягко называли недородом. В связи с этим широкое распространение получило следующее четверостишие:

Н.С. Лесков писал: «Когда летом 1892 года, в самом конце девятнадцатого века, появилась в нашей стране холера, немедленно же появилось и разномыслие, что надо делать. Врачи говорили, что надо убить запятую, [13] Возбудитель холеры по форме напоминает запятую. а народ думал, что надо убить врачей. Следует добавить, что народ не только так «думал», но он пробовал и приводить это в действие. Несколько врачей, старавшихся убить запятую для лучшей пользы делу, были сами убиты».

Недовольство «дезинфекционной напастью» нередко выливалось в массовые волнения. На протяжении XIX века царское правительство всегда искало и усматривало в возмущениях народа политическую подоплеку. А. Ф. Кони вспоминает, как отреагировала императрица Мария Федоровна на сообщение о беспорядках в Хвалынске: «Да, да, Молчанов — как это ужасно! Особливо если знаешь, что все это политические происки нигилистов». Ему так и не удалось убедить царицу, что причиной холерных бунтов было полное непонимание народными массами сущности болезни, необходимости профилактических мер, а основной причиной недоверия к врачам как представителям власти были, конечно, крайне тяжелые социальные условия.

О том, на каком уровне находилась организация здравоохранения в Саратове к моменту описанных в начале главы трагических событий, достаточно красноречиво говорят следующие факты. Только в 1890 году в городе было построено специальное помещение для больницы на 100 коек. До этого она находилась в наемных помещениях. По свидетельству очевидца, «там не врачевали, а только призревали больных, то есть наблюдали, когда их обитатели истратят последние силы на борьбу со страданиями и отойдут в обитель вечную». В 1894 году городской голова предложил ознаменовать помолвку цесаревича с принцессой Алисой Гессенской «добрым, полезным делом устройства при городской больнице четырех деревянных бараков на 28 кроватей для лечения больных заразными болезнями». Было решено поставить в одном из бараков икону соименных наследнику и его будущей супруге святых и возжечь перед оной неугасимую лампаду. Но даже это весьма скромное строительство ввиду нехватки средств было отложено на целых два года. И только в апреле 1896 года после торжественного богослужения была произведена закладка бараков. В память об этом событии и вышла брошюра Н. Кроткова «Об основаниях и целях постройки саратовским городским общественным управлением четырех деревянных бараков при городской больнице для врачевания больных заразительными болезнями» (Саратов, 1896).