Элхонон Голдберг - Управляющий мозг: Лобные доли, лидерство и цивилизация

Чтобы быть жизнеспособным, такой механизм должен допускать некоторую вариабельность, регулируя коэффициент консервативность/новаторство адаптивным образом. Мы не знаем, насколько варьирует «истинный» коэффициент биологической рукости в различных культурах на различных исторических стадиях. Мы, однако, знаем, что культурно-антропологические факторы влияют на этот коэффициент во многих обществах. Похоже, что в целом традиционные общества, приверженные сохранению традиции более, чем новаторству, имеют тенденцию изгонять леворукость и принуждать к праворукости. Основанные на этой традиции образовательные доктрины, воспринимаемые современным западным обществом как заблуждение, сохранялись в большинстве европейских и азиатских обществ ещё во второй половине двадцатого века и продолжают сохраняться во многих странах даже сейчас. Родившись и получив образование в Восточной Европе, я сам являюсь продуктом этого образовательного атавизма, переученным левшой. В отличие от этого, более динамичное североамериканское общество — не столь обременённое культурным «багажом» — было менее склонно форсировать в жизни политику праворукости, допуская тем самым большую пропорцию левшей. Так как крайне маловероятно, что насильственное переключение от леворукости к праворукости могло изменить в каком-либо реальном отношении нейробиологию и когнитивные стили «переученных» людей, политика «рукости» была, скорее всего, наивной реакцией традиционных обществ на наблюдения, что бунтарское поведение часто ассоциируется с леворукостью.

Вопрос может быть поставлен даже более широко. Возможно ли, что у других приматов рукость служит механизмом регулирования популяционного баланса между консерватизмом и новаторством? Вернёмся к эксперименту Мишкина. Могло ли быть, что в его эксперименте обезьяны, искавшие знакомое, были правшами, а обезьяны, искавшие новизну, были левшами? К сожалению, данные о рукости этих обезьян не сохранились 26.

Каковы механизмы, соотносящие рукость со склонностью к консерватизму-новаторству? Ранее мы связали левое полушарие с когнитивной рутиной, а правое — с когнитивной новизной. Но тогда, в силу контра-латеральности моторного контроля, праворукость преимущественно вовлекает левое полушарие, а леворукость преимущественно вовлекает правое полушарие. Из этого рассуждения следует, что роли двух полушарий относительно различия новизны-рутины неизменны у левшей и правшей. Однако наше собственное исследование, использующее субъективные познавательные задачи, показало, что функциональные роли двух лобных долей инвертированы у левшей по сравнению с правшами 27. Это ещё более подчёркивает сложное отношение между рукостью и полушарной специализацией. Может быть, например, что определённые аспекты полушарной специализации у левшей инвертируются, тогда как другие остаются без изменения.

Другая возможность вытекает из исследований, соотносящих черты личности с биохимией мозга. По-видимому, у людей, отличающихся своей склонностью к риску, в исключительно высокой степени представлены определённого типа дофаминовые рецепторы 28. Как известно, дофамин является нейротрансмиттером, особенно тесно связанным с лобными долями. Возможно ли, что этот особый рецепторный тип, аллель рецепторов Д4, особенно распространён среди левшей? Является ли он особенно распространённым среди людей, демонстрирующих предпочтение к новизне при решении когнитивных задач, таких как CBT?

До тех пор, пока не будут получены чёткие ответы на эти вопросы, идеи, развиваемые в этой главе, будут оставаться спекулятивными. Но существует интригующая возможность того, что левши среди нас представляют неугомонный, творческий, стремящийся к новизне фермент в истории — катализатор, неоценимый для прогресса, который, однако, лучше держать под контролем, чтобы он не разрушил ткань нашего общества.

Какова бы ни была нейробиология, лежащая в основе этого, на феноменальном уровне мы знаем, что некоторые люди лучше в новаторстве, а другие — в следовании рутине. И эти различные таланты часто несовместимы. Новаторы, которые развивают новые направления в науке, культуре, или бизнесе, часто неспособны воплотить свои собственные идеи последовательным и систематическим образом; и другие люди, неспособные к развитию новых направлений, однако необходимые для их продвижения, должны перенять «бразды правления», чтобы эти идеи внедрять. Означает ли это, что прокладывающие новые пути новаторы имеют особенно хорошо развитое правое полушарие, а осторожные конвенциональные типы имеют более развитое левое полушарие? Это увлекательный вопрос для дальнейшего изучения нейропсихологией индивидуальных различий.

Подобно творческой активности, психическая болезнь и расстройства развития центральной нервной системы также связывались с леворукостью. Шизофрения, аутизм, дислексия, синдром дефицита внимания — все они характеризуются необычно высокой пропорцией левшей. В то время, как многие случаи леворукости являются «патологическими» (приобретёнными вследствие раннего повреждения мозга) 29, многие другие являются унаследованными, предопределёнными генетически. Параллели между творчеством и безумием воодушевляли как учёных, так и поэтов. Особо интересны случаи размытых границ, гениев, ставших безумными, таких как Ван Гог и Нижинский. И гениальность, и безумие являются отклонениями от статистической нормы. Романтический взгляд считает, что творческие озарения, слишком опережающие своё время, часто отвергаются современниками как безумие. Циничный взгляд полагает, что некоторые из числа наиболее долговечных культурных убеждений были результатом психоза. Хотя отношение между творчеством и психической болезнью лежит далеко за пределами этой книги, их общее отношение к леворукости крайне интригует.

Человеческий мозг обладает столь же вариативными чертами, как и любые другие части тела. Вес, относительные размеры различных долей, степень выраженности извилин и борозд — все это может быть весьма разным. Хотя когнитивная нейронаука индивидуальных различий ещё не сформировалась, имеет интуитивный смысл предположение, что индивидуальные когнитивные черты и таланты имеют какое-то отношение к индивидуальным вариациям в мозговой организации. Примечательно, что индивидуальная вариативность морфологии человеческого мозга особенно выражена в лобных долях 30.

Мы склоны определять людей по их талантам и недостаткам. Один музыкально одарён, но лишён способности к пространственному воображению; кто-то другой хорошо владеет словом, но не имеет слуха. Такие описания схватывают специфические черты личности, но не её сущность. Но когда мы называем кого-то «умным» или «проницательным», а кого-то «глупым» или «недалёким», мы уже не говорим об узких специальных чертах. Мы затрагиваем нечто более ускользающее и более глубокое. Мы подходим намного ближе к определению сущности личности, к определению самой личности, а не её свойств. Быть «умным» (или «глупым») — не ваше свойство, это и есть вы. Любопытно, что имеется определённая степень независимости между этим глобальным измерением человеческого ума и более узкими специальными чертами. Человек может быть лишён каких-либо специальных талантов, — музыкального, литературного или спортивного — и тем не менее восприниматься другими как очень «умный». Возможно также обратное, когда уникально одарённый человек тем не менее воспринимается как «глупый». Рискуя совершить культурное святотатство, я предположу, что, судя по биографическим данным, Моцарт, вероятно, был несколько «глуповатым» гением. В отсутствии житейской мудрости, вероятно, можно уличить одного из моих интеллектуальных героев — Алана Тьюринга. Разумеется, примеры обратного, «просто умных» людей, бесчисленны и, по определению, анонимны. Многие читатели этой книги, вероятно, относятся к этой категории.