Николай Амосов - Мысли и сердце

На втором этаже тяжелый больной Онипко после удаления легкого по поводу рака. У него не держится разрежение в плевральной полости, и я ему несколько раз отсасывал воздух. Он иногда задыхался, но теперь хорошо. Кроме того, у него повышалось кровяное давление, и я его снижал пентамином.

Слышу — Петро шипит: «Вот подлец, вот сукин сын». Не выдерживает:

— Степан Степанович, какое там хорошо! Он того гляди умрет. Вы расскажите, как вы ему отсасывали воздух.

Тот мнется. Я требую пояснений от Петра.

— Я не знаю, что он делал с больным ночью, но утром я застал Онипко синим, с жестокой одышкой, с высоким кровяным давлением. Типичная тяжелая гипоксия 19. Отсос не работает, потому что неправильно установлен, в легком полно хрипов. Я наладил отсос, ввел в трахею трубку и отсосал много вязкой мокроты. Теперь ему стало немного легче, кровяное давление понизилось, но больной долго был в состоянии кислородного голодания, и неизвестно, как это отразится на сердце.

Я делаю непроницаемое лицо. Впрочем, наверное, все видят, что я злюсь.

— Вы знаете, как обращаться с отсосом, Степан Степанович?

— Да, знаю.

— Сколько раз вы его проверяли за ночь? (Отвечает, что много. Врет, наверное.)

— Вы слушали больного?

— Да, слушал.

— И что же?

Молчание. Новый вопрос, как будто совсем спокойный:

— Почему у больного повысилось давление? Пауза. Потом Степа промямлил ответ:

— Я понимаю теперь, что от гипоксии. А я думал, у него гипертония.

— Очень плохо, что вы поняли так поздно.

Снова пауза. Полная тишина. Мысленно: «О, дурак! Дубина, зачем ты тут сидишь?» Ладно, нужно быть вежливым. Спокойно.

— Степан Степанович, мне все совершенно ясно, и я не хочу слушать никаких оправданий. Мне некогда проводить расследование. Вам придется покинуть клинику, так как вы не подходите для такой работы, как у нас. Напомню вам: когда вы поступали, ставились условия такие же, как и всем другим: если вы нам не подойдете — я вас предупреждаю, и вы тихо, спокойно ищете место и уходите по собственному желанию, без выговоров в приказе; если вам у нас не понравится — скатертью дорога, в любой момент, даже если вы окажетесь гением. Тем более, что работу хирурга в городе найти совсем не трудно. Напоминаю дальше: вам было уже сделано два «серьезных предупреждения». Больше того, я уже предлагал вам уйти. Вы собирались, но не ушли. Я смолчал. Больше терпеть не могу. Человеческая жизнь дается однажды, простите меня за эту банальную фразу. Повторяю в который раз для всех — у нас в клинике свой кодекс о труде: врач работает столько, сколько нужно для больного. Начало — ровно в девять, а конец — когда будет сделана вся работа. Второе: если врач не годится — он должен уйти. Сам, без вмешательства дирекции и профсоюза. Вопрос о соответствии решаю я. Поскольку человеку свойственно ошибаться, я советуюсь со своими старшими помощниками. Вопрос о вас, Степан Степанович, решен давно — уже с полгода. Если вы не уйдете, я буду вынужден добиваться вашего увольнения через официальные инстанции. Итак?

Степа стоит такой жалкий.

— Ну что ж, я уйду. Только подождите, пока найду место. Все-таки у меня семья.

— Сколько ждать? Молчание. Тягостное молчание.

— Садитесь, пожалуйста.

Наверное, это жестоко. Вижу, что всем неловко и стыдно. Так вот человека выгонять. Что в таких случаях делать? Степа виноват. Больного чуть не уморил. Он не первый раз делает одинаковые ошибки: два месяца назад погиб на его дежурстве мальчик почти при тех же обстоятельствах — тоже не отсосал мокроту. Но мне как-то все равно плохо. Жалко парня. Может быть, нужно еще поговорить с ним? Убедить, помочь? Еще дать срок? Нет, хватит. Что бы я сказал дочери этого Онипко?.. Встает Петро:

— Михаил Иванович, давайте оставим Степана еще. Он исправится.

Вот, сначала нажаловался, а теперь милосердие. Прошлый раз он не возражал.

— Вы хотите его оставить? Пожалуйста, если вы будете за него дежурить и вести больных. Пусть он только деньги получает.

Как это оскорбительно! Степан встал и вышел, весь красный. Я сделал вид, что не заметил. Они все меня ненавидят в этот момент. Я вижу.

Петро стоит.

— Оставьте Степана. Мы ему поможем. Он хороший. Правда, товарищи?

Одобрительный шум.

Мне остается только молчать.

Неприятная история. Но я не могу поступить иначе. Они все думают, что я жесток. А мне кажется — наоборот. Нет, не каждый может лечить тяжелых больных. Не каждый. Злюсь. И жалко. Надо сдержаться. Отложить.

— Докладывайте операции на сегодня.

Подробный разбор больных, идущих на операцию, производится по субботам на всю будущую неделю. Тогда же составляется расписание. Утром оперирующий хирург только напоминает основные сведения о больном и обсуждается план операции. Впрочем, иногда обсуждение бывает долгим.

Сегодня обычный день: пять операций, из которых одна с искусственным кровообращением — это Саша. Начинают обычно с младших. Два ординатора сообщили о больных с митральными стенозами. Затем рак легкого. Семен будет повторно перевязывать боталлов проток. Первая операция у мальчика была два года назад, незадолго перед тем злополучным днем, когда умерла на столе Майя. Хорошо помню. Не нужно сейчас...

После этого мы изменили методику — стали прошивать проток скобками в два ряда и сверх того перевязывать ниткой. Но у четырех больных, оперированных ранее, возникли рецидивы, и приходится вмешиваться повторно. Хорошо, что без аневризм.

Много воды утекло с того дня. Мы сильно продвинулись вперед. Мы — это вся клиника. Внешне это выражается сложностью и количеством операций, но за этим стоят знания, понимание природы болезней.

Изменились наши врачи. Вот Семен будет повторно оперировать боталлов проток — повторно тогда мог делать только я. Петро уже доктор наук. Он и Мария Васильевна вовсю оперируют с искусственным кровообращением. Кроме того, десять кандидатов сидят передо мной. Мне, правда, не кажется, что они стали много умнее, но если посмотреть со стороны, почитать их научные работы, то, наверное, это так.

Мы еще не довели наш АИК до совершенства. Но кое-чего достигли. Можем выключать сердце на два часа, и гемолиз еще остается в допустимых пределах. Это хорошо. Но надо сделать лучше, и инженеры работают над новыми моделями.

Да, конечно. Прибавилось славы. Нашей клинике завидуют. Народ говорит о чудесах, которые мы будто бы делаем. Всем видна внешняя сторона. И только немногие знают, чего это нам всем стоит. Отдал бы я и славу и степени за очень простую цену — чтобы не умирали больные. По честному? Да... Да!

Вот сейчас будут рассказывать о Саше. В субботу его не разбирали, поскольку еще не был окончательно решен вопрос об операции. Разумеется, со старшими помощниками я много раз обсудил, но форма должна быть соблюдена — нужно доложить всем врачам. Тем более, что все его знают и любят. И может, они перестанут на меня злиться.