Николай Амосов - Мысли и сердце

Я уже слушаю эти клапаны без страха. Уже знаю, что прирастают — и прочно. Почти уверен в успехе. Много можно людей спасти. Так и хочется начать широко оперировать, каждую неделю. Вон американцы вшили несколько сот аортальных клапанов. Хорошая статистика. А вот митральные у них не получаются. Молодец Миша — такой клапан сделал отличный. Мы, русские, тоже не лыком шиты. Сильно на него надеюсь. А ткань, идущая на клапаны, проверена. Сам слышал в Штатах, как хирург говорил, что оперировал одного больного через год — и створка как новенькая, ничего ей не сделалось.

Приятно, когда чего-то достигнешь. Даже если не знает никто. Но лучше, если знают. Мы уже доложили в Москве на научной сессии о первых трех операциях. Статью в журнал попросили. Напишем.

Дальше. Идем дальше.

Последняя палата этого отделения. Устал. В общем все хорошо. Есть, конечно, осложнения, ошибки, но «в пропорции». Даже у Степы в палате порядок. Все записано, исследования сделаны. Лечение получают правильно. Петро небось в субботу проверил. Оберегает. Месяца два ходил в героях после Саши, того случая с прямым переливанием крови. Но потом опять проштрафился, правда, не сильно. До ультиматума не дошло. Может, и притрется? Парень честный.

— Послушайте, а что этот больной так часто дышит? Что с вами, товарищ?

— Ох, профессор, что-то тяжело дышать. У меня это и раньше бывало, такие приступы. Вот увидел вас, разволновался... вдруг откажете?

— Да ну, зачем же. Давайте-ка послушаем вас. Петр Александрович, подойдите.

Слушаем сердце, легкие. Стеноз, еще не тяжелый. Но много хрипов в легких.

— Доктора, а ведь это отек легких. Правда, пока не тяжелый. Давайте-ка все меры, быстро! Где Дима? Возможно, придется интубировать, дышать с повышенным давлением.

Все засуетились. Дело известное: нередко у больных со стенозом внезапно развивается отек легких. Правда, почти всегда удается спасти — есть у нас стройная система всяких воздействий, вплоть до срочной операции. Но бывают и смерти. Каждый год один-два человека погибают от этого осложнения.

Вот здесь камера должна помочь без осечки. Высокое давление кислорода «пробьет» барьер влажных альвеол.

— На всякий случай предупредите Марину.

Это значит — операция. Если не помогут другие средства.

Первый этаж. Последнее отделение. Семен уже ждет у дверей палаты. Слава Богу, близок конец.

Здесь быстро. Большинство мест занято легочными больными, у них гораздо меньше трудностей и проблем. Можно оперировать почти с уверенностью. Нет нужды разводить дипломатию. «Операция вам необходима. Опасность невелика. Я советую». И все.

Если бы не было раковых больных! Я как-то отошел от этой проблемы, не чувствую ее остроты. Сердце заслонило все остальное.

Рак — это страшно. Выпал тебе жребий — берегись. Не совсем так, утрирую, но в нашей, грудной хирургии — почти верно. Не будем об этом. Все-таки есть, живут. Искусство хирурга — удалить легкое, если опухоль еще оставила такую возможность. Это в общем не так трудно. Душещипательные моменты редки. Потом, правда, бывают неприятности — сердечная слабость, почки, инфекция. Но не часто, если не оперировать очень слабых и старых.

— Семен Иванович, были нагноения за прошлую неделю?

— Нет, не было.

— Точно?

— Да у одного было немножко. В двух швах.

Тоже оптимист. Всегда чуть-чуть прибавит. Не настолько, чтобы можно ругаться.

Последний больной, которого я ждал, — Козанюк Степан Афанасьевич. Пятый больной с клапаном, шесть недель тому назад. Положительный мужчина, сорок один год. Отец семейства. Упросил: «Помогите детей поднять». Рассказал: пенсия маленькая, он не помогает, а разоряет семью. Жена из сил выбилась, работает, трое ребят. «Или я ее освобожу, или будет лучше». Я долго колебался, уж очень был тяжелый. Готовили три месяца. Потом решились. Были всякие осложнения: кровотечение, сердечная слабость. Три дня — на искусственном дыхании. Мужественный человек.

— Как, Михаил Иванович, теперь уже можно надеяться?

— Да, друг, можно. Разве сам не чувствуешь?

— Когда аппарат-то, дыхание-то мне подключили, я уже думал — крышка. Меж больными плохая слава идет об этом аппарате.

— Глупости. Конечно, не от хорошей жизни его подключают, но все-таки половину больных спасли с его помощью. Вот!

Слушаю ему сердце. Смотрю свежий снимок, анализы.

— Можно, Степан Афанасьевич, ходить. Помалу.

Все, обход закончен.

Выходим в коридор. Час дня. Закурить.

— Петр Александрович, получите список операций. Удивительно, никто не отменился. Идите на прием.

— Мария Васильевна уже ушла, и наши ребята тоже. Мы вам оставим сомнительных и трудных, в которых не разберемся.

В коридоре перед дверью сидят посетители. С опаской поглядываю на них — родственники, другие с письмами. Нельзя отказывать.

Кабинет. Так приятно сесть в кресло и выкурить сигарету. Даже голова немного закружилась. Почему-то устает спина от этих обходов.

В общем неплохо.

Нужно идти смотреть Юлю. Анализы, наверное, готовы. Все-таки это не кровотечение. Слишком уж благополучно с давлением. А впрочем, все может быть. Анализы и рентген решат.

И этот больной с отеком легких опасный. Но тоже должен обойтись без операции.

Валя. Вот что самое главное. Наверное, матери сказали. Сердце уже у нее сжалось. Представляю Леночку. Кошмар! И некуда деться. Камера нужна. И для этого — с отеком легких — тоже. Вале придется без камеры. Не будем заранее загадывать.

Покурил и хватит. Третья часть программы — посетители. Терпение. Подставляю стул. Открываю дверь.

— Заходите, пожалуйста, по очереди.

Прием, как у большого начальника. Не хватает двойных дверей с войлоком. Входит ловкий человек.

— Михаил Иванович, извините, пожалуйста, но мы так много о вас слышали... Вот вам письмо от профессора...

Письмо так письмо.

«Глубокоуважаемый» и т. д. Опустим.

— Что болит? Давно? Как лечились? Есть снимки? Раздевайтесь.

Все честно. Человек действительно болен, хотя и не столь серьезно. У него опухоль средостения. Доброкачественная.

— Нужна операция. Испуган. Это естественно.

— Ничего, не бойтесь, не очень опасно. Пишу заключение на бумажке.

— Все. Надумаете оперироваться — обратитесь в приемный покой с этой бумагой. Примут, как будут места.

Стоит, мнется.

Смотрю вопросительно. Что еще?

— Михаил Иванович, я, конечно, понимаю, что вы очень заняты, но, знаете, операция опасна... я вас очень прошу, очень, чтобы вы сами... Я все сделаю...

Послать? Нет, нельзя. Да и не за что, это же не аппендицит. Вежливо.

— Извините, но я не могу. Я вынужден делать более сложные операции, а такие делают мои помощники. Я назначу вам хорошего хирурга. До свидания.

Поморгал растерянно, ушел. Редко настаивают. Вид у меня, наверное, не располагает. Однако тот профессор еще будет звонить. Иногда сдаюсь. Но редко. Совсем мало операций по знакомству — три-четыре в год, не больше. Включая и начальников.