Владимир Найдин - Реанимация Записки врача

Вот этого героя я и решил подлечить. Сделал первую пункцию. Получилось удачно. Вернулся со свиданки окрыленный. Пел, шутил. Подробности рассказывать отказался, хотя коллектив очень просил. «Сглазите», — отбивался Ромуальд. Это так заковыристо его назвали романтичные родители-учителя. Вторая пункция — еще удачней. Приехал обратно только на другой день, загадочно улыбнулся и завалился спать. Все вокруг ходили на цыпочках. Меня искренне зауважали.

На третьей пункции — «прокол». Как обычно, преспокойненько его пропунктировал, ввел лекарства (стрихнин с прозерином), осторожно пересадил в кресло-каталку и пошел поторопить машину «Скорой помощи». Домой ехать побыстрей. Ковать железо, пока горячо. А он, дуралей, наклонился — ботинки зашнуровать, аккуратист, кресло опрокинулось вперед, голова оказалась ниже поясницы, сильное лекарство переместилось из крестца в голову, из спинного мозга в головной, а у него совсем другая функция. И стоять там нечему, если только ушам!

Ромуальд мгновенно густо покраснел и потерял сознание. Я растерялся. Что делать со стрихниновым ударом? Это в Средние века знали, чем яды выводить. Лягушку полночную устраивали на темечко или пепел сожженного паука растворяли в моче девственницы. Веселое было время! А сейчас, в наш цивилизованный век что делать? Хорошо, что через приемный покой, где Ромуальд хрипел на кушетке, проходил анестезиолог Петя Саладыкин. Он меня часто выручал. Я был завагитколлективом, а он — моим замом. Тогда все участвовали во всенародных выборах. Я к нему кинулся: «Петя, спасай, больной отключился!» Петя взял стетоскоп, он у него всегда висел на шее, как в современных сериалах показывают. Он его даже поверх пальто надевал. Послушал сердце, умелым пальцем поднял веко Ромы, покачал головой и с мрачным видом сказал:

— Большие трудности. Он спит.

— Как спит?

— Крепко. Слышишь, как храпит? Это в науке означает крепкий сон. Сейчас будет пробуждение. — И довольно сильно ударил его сначала по одной щеке, потом подругой.

Ромуальд открыл один глаз и сказал: «Я — сейчас!» И снова захрапел. Отдыхал от моего лечения. Я трепыхался поблизости и нервничал. Хотел как лучше, а получилось… Ничего не получилось. Член крепко спал вместе с хозяином. Только что не храпел. Натерпелся я страху. Он, конечно, скоро оклемался. Глазами хлопает: «Где я? Уже вернулся? Или еще не ездил?». «С того света ты вернулся!» — весело ответил ему Саладыкин, потрепал меня по плечу и пошел куда-то вдаль, в прежнем направлении. И, пожалуйста, пока я предавался печальным, но глубоко научным размышлениям, кто-то «настучал» начальству. Меня пригласили «на ковер» к главному врачу, и методика Гиршина прекратила свое существование в нашей клинике.

Однако мы — люди упорные. Ромуальд выписался домой, и я ему еще дважды повторял «уколы возрождения». Благо не надо было доставать машину «Скорой помощи». Невеста в халатике крутилась поблизости и подавала ценные советы. Рефлекс восстановился. Хеппи-энд! Через годик даже дитя появилось. Достижение! Но методику запретили. Велик риск, щекотливая тема, и год неподходящий — не то 73-й, не то 75-й. Не помню. Но время явно застойное.

А у самого Воли сын вырос абсолютно с обратным знаком: примерный семьянин, европейски лощеный джентльмен и спокойный, уравновешенный человек. К тому же настоящий ученый — молекулярный химик. Полиглот — знает не то десять, не то пятнадцать языков. Женился на иностранке и сразу уехал к ней. Там и живет. В Россию не приезжает. За исключением одного случая. И то — не по своей воле. Ну, это другая история.

Он вообще-то был вундеркиндом. Я с ним познакомился, когда ему было двенадцать лет. Ходячая энциклопедия. Знал все, до чего мог дотянуться. Учился шутя и на одни пятерки. Я решил подразвить его физически. Привез из Москвы боксерские перчатки и показал несколько приемов. Он надел перчатки, внимательно меня выслушал, немного подумал и двинул отца в челюсть. Да так удачно, что тот упал на спину и сломал дверцу шкафа. «Ты мне его испортишь, — сказал Воля, потирая ушибленный бок, — пусть лучше будет ученым».

Он и стал им. Школу окончил с золотой медалью в четырнадцать лет. За год проходил по два класса.

Выпускное сочинение написал в стихах. В РОНО удивились и поставили двойку — в стихах не положено. Воля ринулся в ГОРОНО. Там тоже удивились, но исправили на пятерку. Потом поступил в МГУ без репетиторов и окончил в девятнадцать лет.

Гиршин очень им гордился, рассказывал о нем всем друзьям и даже некоторым женщинам, если они задерживались дольше, чем на пятнадцать минут.

С заграничной родней поддерживал чудные отношения. Объяснялся преимущественно жестами, но так красноречиво, что они его понимали хорошо.

Потом сам уехал жить за рубеж. Начал новую жизнь. Со старыми привычками. Флаг ему в руки.

Во время большого медицинского конгресса английский докладчик начал свое выступление с показа одного-единственного слайда — беловатый мутный квадрат, а в середине лампа. Рядом — муха. На потолке. Известный всем плафон с лампочкой и мухой, который встречается в Лондоне и Вязьме, Нью-Йорке и Туле, в Мытищах и Санкт-Петербурге. Тогда еще в Ленинграде. Потому что дело происходило лет тридцать, а то и сорок назад. Именно этот слайд с анонимным потолком докладчик отбросил на экран и… замолчал. Сказал вначале что-то вроде: «Дамы и джентльмены!», включил прибор и замолк.

Все уставились на картинку, ждали продолжения или объяснения. Но докладчик спокойно стоял, дружелюбно поглядывая на аудиторию, и… не говорил ни слова. Прошла минута, потом две, в зале послышался ропот, вежливое недоумение, переглядывание… Потом — три минуты, четыре… Покашливание. Наконец, чутко уловив приближение «перебора», лектор сказал: «Вы смотрите на эту картинку всего три минуты, и она уже вам надоела. Она примитивна и не несет никакой информации. Скучно и тоскливо. Но парализованный спинальный больной вынужден смотреть на этот «пейзаж» часами, днями, годами. До смерти. Каково ему? Разве так можно жить?». Зал сочувственно зашумел…

Валя Перов, мой пациент, ставший почти другом, был именно шейным спинальником. И эта осточертевшая картинка была наименьшим злом среди всех бед, настигших его в одночасье теплым сентябрьским днем 196… какого-то года.

Валентин был штатным летчиком-испытателем в очень солидной «конторе». Успешный, удачливый, грамотный. Окончил МАИ — авиационный институт. Фактически — инженер-испытатель. Находился в резерве отряда космонавтов. Прошел все комиссии. Характер твердый, нордический, хотя родом из Бишкека (тогда Фрунзе). От тесного общения с коренным населением — глаза чуть припухшие и раскосые, самую малость. Неизменная любовь к мантам (это такие гигантские пельмени). Валя мог съесть одномоментно десять мантов, что равно пятидесяти хорошим сибирским пельменям.