Владимир Найдин - Реанимация Записки врача

А Гамлет немедленно смывался к своей поздней любви. Там ему было тепло, уютно и радостно. Мальчик уже учился в физико-математической школе, хорошо успевал, с радостью хвастался успехами на олимпиадах. Гамлет не жалел слов для похвал, но делал это сдержанно, по-мужски. Сказать, что Инна была благодарна, это ничего не сказать. Глаза сами по себе наливались слезами, и приходилось сморкаться в изящный кружевной платок. Заслышав эти деликатные сморкания, Гамлет умилялся, нежно утирал своей огромной ладонью ее лицо. И рассказывал что-нибудь смешное из азербайджанской жизни. Азербайджанцы его вообще очень смешили: «Они букву «б» заменяют на «п» — яплоко, пуфет, пезопразие…» Хорошо им было вместе.

Мучила, конечно, раздвоенность. Со своим решительным характером он от нее страдал и мне жаловался. Я его утешал, говоря, что это участь вообще всех мужчин уже на молекулярно- генетическом уровне. «Хорошо быть ученым», — вздыхал Гамлет. «Я не ученый, а практик, — отвечал я, не вдаваясь ни в какие пояснения, — ты сам ученый по томатам и помидорам. Тоже раздвоение».

Жизнь текла, ее страницы перелистывались. Гамлет стал хворать. «Вовка, — звонил он мне, — я приехал задний мост починять. Геморрой замучил». — «Ну, задний мост — дело житейское, лишь бы не передний, там посложней. А задним даже твой любимый Наполеон страдал (где-то я вычитал?)». — «Великий был человек, но перебрал с властью. Откусил больше, чем мог проглотить. Вот оно и застревало». Образный подход.

Он был хорошим организатором. Институт поставил на ноги. Плодоносило все. На суровой армянской земле вырастали невиданные овощи: вьетнамские кабачки, синяя редька, сладкий лук. Но вершиной всего были помидоры. Лучшие образцы Гамлет привозил в Москву и раскладывал на кухонном столе: «Это вот я, — указывал он на толстый мясистый помидор под названием «бычье сердце». — А это ты, — изящные продолговатые сливки так и просятся в рот. — А это симпатичная мелюзга-вишеньки — детский вариант». Гамлет гордился этим не меньше, чем Наполеон своими победами. Инна ласково улыбалась, сын, теряя ученую солидность, с восторгом и повизгиванием поглощал мелюзгу. Гамлет был доволен. В Ереване шофер относил домой ящики с ровными одинаковыми плодами. Аида из них делала томатную пасту с чесноком. Закатывала в банки. На зиму. Сыновья помидоры не любили (или невзлюбили). Друзья уважали томаты, насаженные на шампуры между большими кусками мяса. Вкусно!

Так он мотался между двумя столицами, большой и малой, между чувством и долгом, между молотом и наковальней… Он умер в самолете Москва — Ереван. Молниеносно. Инфаркт.

Смерть праведника. Всех близких эта смерть оглушила. Как молотом по башке. Все опешили, говорили шепотом.

Инна истово молилась в церкви. Спасалась. Ни с кем не хотела общаться. Потом забрала сына и уехала в Финляндию. Навсегда. Прошли годы, но «Песню пахаря» я помню до сих пор. И Гамлета, конечно, тоже. Хотя у него было другое имя.

Но это уже не моя тайна.

У нее была танцующая походочка. Что-то среднее между фокстротом и чарльстоном. Одета она очень стильно: полусапожки с «шашечками» на отворотах, юбка с тем же рисунком по подолу, а дальше — всюду шашечки: на обшлагах жакета, воротничке-стоечке, сумочке и даже пудренице, которую она часто доставала. Прямо садись — и в любом месте играй в шашки. Вернее, в поддавки. Когда я выразил неподдельное восхищение ее стильным одеянием, она гордо и устало вздохнула: «Что ж вы хотите? Коко Шанель целиком, без пробелов. В Париже одеваюсь. У меня и Версаче есть. Как-нибудь покажусь в нем. Закачаетесь!»

Было от чего закачаться. Много ли у меня пациенток, которые одеваются в Париже и имеют такую походку? Вот то-то! Она лечилась у нас от всяких обменных болячек — артритов, артрозов, даже от подагры. Возраст для этого был вполне подходящим. Самое удивительное, что лечение ей помогало. Она даже ходить стала плавнее. Может, она и вихляла от артрита, и я возвел напраслину? Неважно. В общем, дело пошло на поправку, и тогда она занялась устройством мужа.

— Понимаете, профессор, мы переехали в Москву из N-ска, с Волги, город большой, но все-таки провинции, захотелось настоящей жизни. У меня там была пара асфальтовых заводов, дело хорошее, прибыльное, хоть мы и дураки, но дороги худо-бедно строим. А муж работал в исполнительной власти, большой пост занимал. Когда я заводы продала и махнула в столицу, он как бы остался без дела и захандрил, точнее говоря, запил. Я знаю — у вас много знакомых, вы не могли бы его устроить на какую-нибудь ответственную работу? Я заплачу, очень хорошо заплачу, знаю, это в Москве стоит денег. Ему немного надо — чтоб кабинет был просторный и машина персональная, а с работой он совладает, дело нехитрое, сиди и покрикивай.

Я слегка удивился ее просьбе и решительно отказался.

— Вот, профессор, что получилось из-за вашего отказа! Он сказал через неделю: «Раз ты не можешь меня устроить достойно, то купи мне хотя бы «пятисотый» «Мерседес», иначе буду вынужден запить».

— Какой шантажист! А вы что?

— А я что?! Купила! Муж все-таки! Но это его от водки не отвратило. «Мерс» стоит, а он пьет. Сын теперь выступает: «Ему купила — и мне купи! Мне больше надо!» Наверное, куплю…

— Эдак у вас и денег на Версаче не хватит!

— Хватит, я еще дачу покупаю. Запихну мужа туда, подальше, с глаз долой.

— Что ж, попутного ветра!

Прошло полгода, может, чуть больше.

Однажды она примчалась по-настоящему взволнованная — у мужа инсульт, лежит в больнице, говорят, нужна консультация нейрохирурга. Как бы не аневризма. Сама вся в красном ансамбле — туфли, жакет, шляпка, сумка. Наверное, в честь этой аневризмы. Уши тоже красные, волнуется. Обратился к своим коллегам-специалистам. Поехали, подтвердили. Надо обязательно оперировать.

Перевезли его к нам в нейрохирургию, прооперировали удачно. Стал ходить под ручку с женой. Она сменила тревожный ансамбль на более спокойный — голубой. Под цвет глаз. Даже помолодела. Оказывается, подтяжку успела сделать — глаза широко раскрылись, складки впереди ушей переместились назад за эти самые уши. На лбу — ни одной морщинки, прямо «лебединое озеро», вернее, новый каток ЦСКА. Очень красиво.

У мужа от инсульта остались затруднения речи и хромота. Ходил переваливаясь, высокий, полный, пузо вперед, в шикарном адидасовском костюме. Она поддерживала его сбоку и что-то бубнила… «От пьянства кодирую», — говорила с усмешкой, а он радостно ржал. Настойчивости у нее было не отнять — водила на все процедуры: гимнастику, массаж, логопедию. С логопедом договорилась на два занятия в день, контролировала каждый шаг.

Дела налаживались, они стали гулять по парку, потом выписались. Логопед и массажист приезжали на дом. Она его вывозила на том злополучном «Мерседесе» «проветриться» — на Поклонную гору, на ВДНХ.