Эллен Шелл - Голодный ген

Для Фридмана же она только началась. Пока Шнайдер оспаривал авторитеты и расплачивался за это холодностью со стороны корифеев, его коллега снискал поддержку весьма влиятельного лица, ставшего для Джеффри поводырем в иерархическом лабиринте биохимической науки. Джеймс Э. Дарнелл, один из первопроходцев современной молекулярной биологии, обладатель многочисленных академических наград и регалий, руководитель крупной и влиятельной лаборатории, неустанный наставник молодых ученых, первый вице-президент университета по учебной работе, был и остается значимой фигурой в ученом мире. Фридман познакомился с ним вскоре по прибытии в Университет Рокфеллера. Дарнелл тогда изучал механизм, посредством которого клетки извлекают информацию из ДНК. Одно из его конструктивных открытий показало, что информация, поступающая в клетки извне, может активировать или инактивировать гены развивающегося эмбриона, то есть по существу они не являются чем-то неизменным: на них оказывают влияние внешние воздействия. Эта теория сыграет немалую роль в понимании генома человека.

Фридман получил образование врача, а не исследователя. Годичная стажировка в лаборатории Мэри Крик была для него занимательной интерлюдией. Срок подходил к концу. В 1981 г. Джеффри предложили вступить в Гастроэнтерологическое общество и перейти на работу в Бостонскую женскую больницу. В перспективе это обещало устойчивое профессиональное положение и прибыльную частную практику. Но год исследований открыл Фридману глаза на более привлекательные для него перспективы молекулярной биологии, на новые и неизведанные инструменты этой буйно развивающейся научной отрасли. По сравнению с ними работа клинициста выглядела занятием нудным и малоинтересным. Джефф написал несколько писем, пытаясь найти возможность для продолжения исследовательской деятельности, но отовсюду получил отказы: без докторской степени у него было мало шансов. И лишь Дарнелл, почувствовав талант и рвение молодого человека, взял Фридмана к себе в лабораторию в качестве аспиранта. Немалое значение имела и горячая поддержка Шнайдера.

«Все мои друзья были клиницистами, — говорит Фридман. — Я и сам через это прошел, но всегда тяготел к науке. Мой отец, рентгенолог, меня отговаривал: „Станешь доктором наук — будешь получать как доктор наук“, то есть гораздо меньше, чем рентгенолог». Но Фридман чувствовал, что отец ошибается.

Дарнелл предложил Джеффу заняться изысканиями в области молекулярного механизма печеночной регенерации. Печень обладает способностью к самовосстановлению: если у мыши удалить две трети этого органа, он вновь более или менее сформируется всего за 72 часа. Примерно такой же скоростью роста обладают и раковые клетки. Фридман заинтересовался, нет ли здесь какой-то глубинной связи. «Реакция на частичную гепатэктомию (удаление части печени) являет собой один из самых поразительных примеров быстрой, но вместе с тем контролируемой клеточной пролиферации (разрастания ткани), — говорит он. — Я хотел определить, участвуют ли гены рака — онкогены — в этом процессе. Теперь-то мы знаем: да. Но к сожалению, в то время были локализованы лишь немногие онкогены, и ни с одним из тех, что я изучал, не произошло никаких изменений после гепатэктомии».

Как рассказывает Дарнелл, интерес Фридмана к ХЦК и клонированию генов различных заболеваний перевешивал его рвение к исследованию нюансов роста клеток печени. Чего Джеффу действительно хотелось, так это клонировать неуловимый ob -ген.

«Тогда клонирование еще не стало рядовым занятием — отсутствовали опыт, необходимый инструментарий, письменные руководства и обкатанные методики», — продолжает Дарнелл.

Особенно трудно приходилось, когда, как в случае с ob -геном, отсутствовал генный продукт, то есть белок, с которого можно было бы начать работу. И в то время как ученые уже вовсю клонировали гены плодовых мушек, дрозофил, клонирование генов млекопитающих оставалось по-прежнему сложной задачей.

И снова — слово Джеймсу Э. Дарнеллу: «Моя лаборатория одной из первых освоила практику клонирования, мы занимались этим с 1976 или 1977 г., но не были в авангарде высоких технологий. Во многом приходилось экспериментировать вслепую. Ни мышиные гены, ни ген ожирения никто раньше даже не пытался клонировать. Мы сами разрабатывали новые методики и тут же их проверяли в деле. Но когда появляется что-то новое, успех исследований зависит от свежих мыслей, изобретательности и здоровых амбиций молодых ученых. Джеффу, безусловно, всего этого хватало».

«Ob-ген — это не ген холецистокинина, спора нет. Так что же это такое? — воспроизводит тогдашние свои раздумья Фридман. — Я знал, что свойства этого генного продукта должны быть необычны, и рисовал в воображении стратегию генного клонирования. Зародилась революция в области молекулярной биологии, и это была уже основательная, самая современная молекулярная биология, и она влекла в сторону нейробиологии. Я инстинктивно чувствовал: именно за этим направлением будущее».

Через Брюса Шнайдера Фридман познакомился с Руди Лейблом, ученым и врачом, который уже несколько лет охотился за неуловимым колемановским фактором насыщения и ob -геном. Ни Лейбл, ни кто-либо другой еще не имел ни малейшего понятия о том, как выглядит ob -ген или хотя бы какой белок он продуцирует. Никто не представлял последовательности нуклеиновых кислот в этом гене. Как и Колеман, Руди полагал, что сигнал о насыщении вырабатывается в самой жировой клетке. Но что конкретно его порождает?

Лейбл был старше Фридмана и имел большой опыт работы с больными, страдающими ожирением и диабетом, — особенно с детьми. Поэтому его интерес к проблеме не носил чисто академического характера, как у Джеффа: Руди пропускал через себя боль и страдание пациентов. Он не увлекался игрой ума и не стремился плыть на волнах будущего. Он был скромнее. Он хотел найти средство излечения.

Руди Лейбл невысок, ладно скроен и ироничен. На широкий байроновский лоб, слегка исчерченный морщинами, падает непокорная прядь. Как любитель он увлечен историей, читает труды по этой тематике, речь его точна и безошибочна. Руди окончил полный курс по англо-американской словесности, особенно неравнодушен к поэзии, обожает стихи Эмили Дикинсон и Дилана Томаса. Благоволит к галстукам-бабочкам. В выдвижном ящике стола держит шприц для перезаправки авторучек. Беспокойный и экспансивный интеллект выделяют Лейбла даже в нетривиальной среде биохимического сообщества, где ценится парадоксальность мышления, а широта интересов не редкость, а скорее норма. Это Лейбл цитировал фростовских «Двоих бродяг в распутицу» на прощальной вечеринке Дута Колемана.