Станислав Долецкий - Мысли в пути

…Операцию я делал под местной анестезией. Для этого длинными иглами пришлось произвести более 50 уколов и затратить около литра новокаина. Начало было спокойным. Я методично перевязывал мелкие и более крупные кровеносные сосуды. Время шло, и когда я начал вскрывать брюшную полость, то выяснилось, что анестезия кончается. Больная стала жаловаться на боль. Мне пришлось повторить все сначала. Удаление сальника через разрез в нижнем отделе живота оказалось гораздо более сложной процедурой, чем мне думалось. Прошло еще около часа. Женщина потихоньку стонала. От бесчисленных узлов, которые я завязывал, у меня начало рябить в глазах. Зашивал мучительно долго. Работали мы вдвоем с операционной сестрой, но от этого процесс сократился не намного. Когда пришлось зашивать кожу, больная заявила решительный протест:

— Я все чувствую. Извольте хорошенько заморозить, иначе я сейчас уйду из операционной…

Устал я страшно. Рядом со мной на табуретке в тазу лежала громадная многокилограммовая масса светло-желтого жира. А когда я наклонялся влево, то из-за простыни на меня смотрела потная и сердитая молодая женщина, которая мне смертельно надоела своим ворчанием, недовольством и хныканьем. Прошло около трех часов. У меня пересохло в горле. Очень хотелось есть. И когда я кончил, то первое, что услышал, был голос пациентки:

— Когда я смогу посмотреться в зеркало? У меня уменьшился живот?

Почему-то послеоперационный период протекал очень гладко. Рана зажила отлично, а фигура моей больной стала заметно изящнее.

Никакой морали здесь нет. Молодой хирург полон любознательности и даже любопытства и способен влезть еще и не в такую «жирную» историю. Однако после этого случая я дал себе зарок: по мере моих сил и возможностей думать не только о том, что предстоит, но и о том, представляет ли это первостепенную необходимость.

Вскоре после того, как мы начали заниматься легочной хирургией, ко мне обратился профессор Скуркович. Он просил меня познакомиться с литературой по вопросу, который его в то время очень заинтересовал. Острый лейкоз, или рак крови, как его называют, из-за безуспешности применения общепринятых методов, по его мнению, стоило попробовать лечить с помощью операции. В эксперименте наших зарубежных коллег на животных удаление зобной железы, располагающейся в грудной клетке впереди сердца, давало некоторые положительные изменения. Но поскольку воспроизведение заболевания у животных далеко не всегда сходно с тем, что происходит у человека, мы отказались от попытки работы в виварии.

Возник вопрос: имеем ли мы право говорить с родителями обреченных детей о возможности выполнения этой небезопасной операции с почти полным отсутствием надежды на успех? Мне пришлось очень много времени затратить на чтение литературы, готовиться к операции, которая, кстати говоря, сейчас уже довольно широко применяется при поражении зобной железы. Мне также пришлось поехать к нашему заведующему городским отделом здравоохранения, так как в соответствии с существующим положением каждое новое вмешательство должно быть санкционировано руководством. Операция была сама по себе не новой, но в данной ситуации она выполнялась впервые. Создалось положение, о котором с иронией пишут: «Хирургия — это терапия, доведенная до отчаяния». В то время завгорздравотделом был старый и опытный организатор здравоохранения Никифор Сергеевич Лапченко. Он посмотрел на меня из-под тяжело нависших век и медленно сказал: «Что же меня спрашивать? Вы оперируете — вы и отвечайте». Это было и разрешение, и предостережение.

Во избежание возможных случайностей, из-за которых нередко приходится отменять операцию (катар, инфекционное заболевание и пр.), было назначено сразу два ребенка. Интервал между операциями составлял несколько дней. Все мы очень тщательно готовились и старались, чтобы наши больные, насколько это возможно, были в наилучшем виде.

Операции прошли успешно. Послеоперационный период протекал гладко. В положенный срок дети были выписаны домой. И тогда началось ожидание. Как долго продлится ремиссия — улучшение состояния ребенка? Удастся ли в результате операции ее удлинить? Или возврата заболевания вообще не произойдет?.. Увы! Точно в положенный срок наступило ухудшение, и ничто уже не могло помочь нашим больным. Мы были мрачнее тучи.

Впоследствии я неоднократно возвращался мыслями К описанной истории. Не потому, что считаю для себя время, затраченное на эти операции, потерянным. Нет! Если ты встал на путь поиска, то должен примириться с тем, что тебе предстоит ошибаться. (Как быть, чтобы ошибки появлялись реже? Прежде всего предавать их гласности. Николай Иванович Пирогов опубликовал большую книгу, целиком посвященную его просчетам и неудачам. Трезво и честно оценивает он свои промахи, чтобы их не совершали другие. В старину говорили:

«Глупый повторяет одни и те же ошибки. Умный — делает новые». Человечество существует давно. Покопайтесь в истории, в том числе медицины, и вы убедитесь, что новые ошибки сделать трудно. Они уже сделаны вашими предшественниками. Поэтому лучше учиться на чужих ошибках, нежели на собственных. Но всегда ли так бывает?..) Однако быстрое развитие пограничных с хирургией и далеких от нее дисциплин неизбежно поставит нас, хирургов, перед задачей оперативных технических поисков в самых неожиданных направлениях. Известны муки тех, кто начал пересадку органов — сердца, почек, печени… Неизвестно, перед какими задачами мы встанем завтра. И если бы меня сегодня спросили: решились бы вы вновь на подобное вмешательство при аналогичном заболевании с минимальными шансами на успех? — я бы не колебался.

Сравнительно не так давно разговоры о вреде лекарств и излишнем увлечении ими воспринимались с раздражением. Потом расценивались как оригинальничание. Сегодня к ним относятся серьезно. Ничего нового в постановке этой проблемы нет. Периодически в медицинской литературе специалисты возвращаются к вопросам нерациональной фармакотерапии и к необходимости возродить народную медицину, вспоминают о забытых тибетских и прочих прописях, иглоукалывании и бог знает о чем. Возможно, я не стал бы возвращаться к этой теме, если бы не один любопытный разговор.

Недавно мне пришлось часть неиспользованного летом отпуска взять зимой. Среди отдыхающих был милейший человек, журналист по профессии и, если не ошибаюсь, инженер по образованию. Он серьезно и хронически болен. В то время ему было получше, и вместо санатория он приехал просто отдохнуть. Узнав, что я медик, он рассказал мне между прочим и о своих недугах. Как это иногда бывает, такой рассказ не профессионала-врача, а больного вдруг произвел на меня впечатление. И вот почему. Болея уже много лет, будучи человеком высококультурным, он довольно точно охарактеризовал стиль его лечения врачами. В связи с пороком сердца и последствиями, связанными с ним, он получал определенный комплекс лекарств. Другие медикаменты предписывались ему из-за изменений в печени, которые при этом наблюдаются. Когда же появились почечные симптомы, то дополнительно давались почечные медикаменты. Это не считая, естественно, противоаллергических, снотворных и других препаратов. Одним словом, как он сам сказал: «Полный джентльменский набор…»