Станислав Долецкий - Мысли в пути

— Скажите, не страшно оперировать? Что вы испытываете перед трудной и ответственной операцией?

Когда я оперировал дочь — у нее был аппендицит, — то это стоило мне больших, чем обычно, усилий, которые я определил бы как некоторое душевное перенапряжение. Ощутил я его уже потом. Страхом это чувство назвать не могу. Теперь я понимаю, что хирург может отважиться на операцию близким людям, если не возникает внезапных осложнений или драматических коллизий. Иначе у хирурга, даже обладающего большой волей и выдержкой, перенапряжение может быть столь значительным, что он рискует совершить непростительную ошибку…

Мне пришлось делать и себе самому небольшую операцию. Знакомый врач сказал, что нарост кожи, появившийся относительно недавно, но довольно быстро растущий, на рак не похож. Онколог же заявил, что мне лучше лечь в клинику, где произведут широкое иссечение, экстренное гистологическое исследование. И, если будет необходимо, немедленно начнут облучение.

Мысль об этом была мне неприятна, и я предпочел обойтись без посторонней помощи. Вечером мы с дежурной сестрой закрылись на ключ в операционной. Обработав руки и усевшись на стол, я сделал местную анестезию и подождал минут десять, пока она подействует. Резать свою одеревеневшую кожу было странно и немножко жалко. Сестра помогала держать зажимы «Москит», наложенные на мелкие сосуды, когда я их перевязывал. Боли я не ощущал, но вся процедура выглядела необычно. Страха тоже не было…

Хорошо сохранился в памяти такой случай. В нашу страну из далекого государства привезли девочку для операции на сердце. В четырнадцать лет она выглядела на десять. Порок был сложным и очень запущенным. Состояние весьма тяжелым. Опытные специалисты-кардиохирурги признали свое вмешательство уже нецелесообразным. Но дело осложнилось острой почечной коликой. Ребенок жестоко страдал от сильных болей. Что же предпринять?

Я высказался за операцию. Собравшийся консилиум решил воздержаться. Однако через некоторое время колика повторилась. Камень закупорил почку. А еще через сутки плохо начала функционировать вторая, здоровая почка. При повторном осмотре стало ясно, что самочувствие девочки ухудшилось. Она, чтобы хоть как-то притушить боль, стояла на коленях около кровати. Консервативные мероприятия успеха не давали, обезболивающие средства действовали неэффективно. Анестезиологи опасались потерять ребенка во время наркоза. Ситуацию усугубило отсутствие родителей.

Решение об операции было принято в конце концов на более высоком уровне, и проводить ее предложили мне. Началось с того, что почти час пришлось сидеть с вымытыми руками в операционной: девочку не удавалось уложить на стол — она сейчас же синела. Наркоз ей дали в сидячем положении. Когда она заснула, работа сердца, как показал кардиоскоп, существенно улучшилась. Очевидно, глубокое ритмичное дыхание с повышенной концентрацией кислорода во вдыхаемой смеси оказалось благодатным для сердечной мышцы и ее нервного аппарата. Непривычно темная, плохо сворачивающаяся кровь, отек околопочечной клетчатки создавали дополнительный фон операции. Камень был не только в лоханке, но и в верхнем полюсе почки. Для его удаления почку пришлось рассечь дополнительным разрезом.

Наиболее трудными были первые две ночи. Девочка задыхалась. Ухудшилась работа сердца. Возникли признаки отека легкого. Только круглосуточное наблюдение опытного анестезиолога, того самого, который искусно провел наркоз, способствовало неосложненному течению послеоперационного периода в целом.

На протяжении всей этой истории ни разу чувство страха у меня не возникало. Решение о необходимости операции с риском потерять ребенка на столе определялось совершенно ясными нравственными и этическими соображениями: ребенок не должен испытывать столь жестокие страдания. А когда решение было принято — началась работа. Обычный труд хирурга.

…Попытка воскресить в памяти такие чрезвычайные положения, трагические случаи, периодически возникающие в хирургической клинике, когда испытать страх было делом вполне естественным, не привели ни к каким результатам. Неожиданная катастрофа во время вмешательства — сильное кровотечение, остановка дыхания или сердца — рассматривается хирургом как один из возможных вариантов каждой операции, к которой он добросовестно готовится заранее. Тут нет места страху. Сознание подчинено единственному пульсирующему вопросу: что делать? Что делать? Что делать? Скорее!..

Неправильно, если кто-либо поймет меня так: «Смотрите, вот какой бесстрашный хирург!» (Или бесстрастный.) Ни в коем случае этого сказать я не хочу. Мне приходилось испытывать целую гамму сложнейших переживаний. Более того, возможно, в самое ближайшее время предстоит испытать и чувство страха. Но пока этого не было. Хирург не имеет права дать возможность этому чувству проявиться. Он должен гасить, подавлять его в самом зародыше. Он должен действовать. Вероятно, хирург кончается там, где начинается страх…

Так что же такое страх? Издавна опасность кажущаяся или мнимая порождала в человеке различные ощущения. Слабых страх парализовывал, и они погибали. В сильных он со временем уступал место состоянию волнения, напряженной готовности к противоборству.

С возрастанием нашего жизненного опыта, своеобразной душевной тренировкой то острое чувство страха, которое часто возникало в детстве, приходит все реже, даже в очень опасные моменты. Дело здесь не в притуплении чувств или привычке. Страх полезен лишь до того рубежа, когда он мобилизует волю. Иначе — беда. Наверное, именно поэтому память прячет воспоминание о страхе в свои самые глубокие кладовые. В крайних положениях «храбрые духом» чувствуют все, что угодно: злость, досаду, обиду на свою ошибку. Все, но только — не страх.

Умудренные жизнью люди говорят, что если в безнадежную ситуацию попадает сам человек или очень близкое ему существо, он неизбежно испытывает страх и теряет при этом голову. Возможно, это и так. Не знаю. Но никому не пожелаю испытать такое.

Еще до поступления в школу все заботы по хозяйству между матерью и мной были довольно четко поделены. Позднее, когда я стал школьником, а затем студентом, произошло кое-какое перераспределение дел. Так, например, кроме хлеба, сахара, масла, мне уже поручалось купить шинкованную квашеную капусту, клюквенное повидло, сельдь иваси и мясной фарш для котлет.

Среди моих обязанностей была чистка всей обуви, мытье полов в местах общего пользования и натирка их в комнатах, штопка носок, чулок и глаженье белья. Белье мама стирала сама, но гладить терпеть не могла. Наволочки, полотенца и другая мелочь — это еще куда ни шло. Но простыни и пододеяльники! Хорошо обрызгать и завернуть такую махину, чтобы она стала волглой, — целая проблема. Труднее же всего было с мамиными вещами. Тонкий шелк и фильдеперс требовали особой обработки. Перегретый утюг мог прилипнуть, и — желтое пятно! Недогретый — вообще ничего не мог. Рассчитать его температуру на керосинке (электрические утюги появились много позже) удавалось лишь по степени шипения, если быстро провести по его основанию послюнявленными пальцами. Именно с этого времени начались несчастья с моей левой рукой. Пробуя утюг, я получал ожоги. И не раз.