Людмила Лещук - Диагноз: «Неизлечимая болезнь» это приговор или шанс?

Вот поэтому, чтобы меня вразумить, остановить, заставить думать и помнить об этом необходима была такая болезнь, серьезно пугающая и практически неизлечимая (по заключению врачей), неоперируемая и мучительная, что и умереть сразу нельзя, и жить нормально не дает.

Это мой рассеянный склероз.

А пока опять возвращаюсь к событиям пятилетней давности. Итак мое состояние после ночного обморока больше беспокоило моих родных, чем меня. Сама я чувствовала какую-то раздвоенность: с одной стороны – у меня ничего не болело, хотя левая сторона тела одеревенела, с другой стороны – полнейшее бессилие, глубокая усталость и безразличие ко всему. Единственное, что я хотела – это никаких скорых и врачей. Мне казалось, что я просто устала, пере-утомилась, вот отлежусь, отдохну и все будет по-прежнему. Две недели прошли в ожидании и недоумении. Раньше на восстановление уходило максимум 2-3 дня. Я пыталась садиться, ходить, но ноги не слушались, писали носком по земле, дрожали колени. Когда огромным усилием преодолевала слабость и двигалась жалобно болело сердце, кружилась голова и двоилось в глазах. И опять хотелось лежать и не было сил даже дышать…

Когда я поняла, что это не просто переутомление, меня одолел страх: а вдруг это что-то серьезное и я с каждым днем теряю время, усугубляю свое состояние. Это вылилось в безудержный плач, обиду на мужа, который помня мой запрет, даже не пытался поговорить с каким-нибудь врачом обо мне.

Результат не заставил cебя долго ждать – на следующий день я была принята на лечение в больницу. Обследование не добавило ясности и окончательный диагноз поставлен не был. Получила стандартный курс лечения и была «выписана домой с незначительным улучшением, в связи с окончанием курса лечения», под наблюдение невропатолога по месту жительства.

Хотя мне, по-прежнему было плохо, я успокоилась ведь мною, моим здоровьем занимаются специалисты. Время неумолимо шло, менялись диагнозы, продолжалось лечение непонятно чего, к тому же мой вес начал расти, как на дрожжах. Это меня опять начало угнетать морально и давить на ослабевшие ноги физически.

Врачи смотрели на меня сочувственно, но беспомощно. Через четыре месяца я получила II группу инвалидности с диагнозом «Рассеянный склероз с тетрапарезом и нарушением функций тазовых органов» сроком на два года и полной свободой, с которой не знала что делать.

Я практически ничего не знала об этой болезни, да и врачи не горели желанием меня просветить, разве что только советами-запретами: никуда без сопровождения не выезжать, не плавать, не париться, не загорать, не замерзать, избегать стрессов, диета и каждые 3 месяца – курс лечения. Меня спасало только чтение, как в детстве, насколько позволяло зрение.

По совету знакомого в конце лета родители повезли меня в Бровары к целительнице. После долгого ожидания в очереди я, наконец, попала на прием. Сидя перед ней на стуле в окружении икон и множества книг, я, на время, расслабилась, как бы успокаивая себя: теперь-то все будет хорошо, я не теряю времени зря, мною опять занимаются…

Как и предполагалось, она сказала, что мне «сделано насмерть» и в течение полугода я должна была зачахнуть и умереть. Не поверить было трудно, по-тому что время шло, ухудшение состояния прогрессировало, медикаментозный курс дорого стоил и не оправдывал себя. И я согласилась ездить к ней. Телефона у нее не было, как и предварительной записи, поэтому нам приходи-лось ездить наугад (примет – не примет). Иногда приходилось ждать по 3-4 часа, иногда вообще зря приезжали: то праздник церковный, то ее дома нет. Меня это сильно утомляло и раздражало и я после каждого такого случая наотрез отказывалась ездить к ней. Только мамины уговоры и страх бездействия заставляли меня опять ехать туда.

Процедура исцеления состояла из множества молитв, выкачивания яйцом и выливания воском на воде. Пламя свечи то вытягивалось в светящуюся нить, то плясало и трещало. Яйцо и воск сообщали ей ужасные тайны. Все это соответственным образом комментировалось и анализировалось, нагоняя на меня тоску и страх или вселяя надежду. И в заключение: если я буду ездить, то она обещала меня полностью вылечить. Внутренне я разрывалась на части: дома я не хотела к ней ехать, не было сил, бесконечно хотелось плакать. От нее мне не хотелось уезжать, получая как бальзам на сердце, ее обещания, жалея себя.

Ох уж это ужасное чувство – Ж А Л О С Т Ь! Сколько же лет мне пришлось учиться отличать ее от сочувствия, внимания, любви и избавляться от нее. Жалость – это суррогат любви, внешне очень похожий на оригинал. Это медленный психологический яд. Наконец я разорвала этот замкнутый круг и перестала к ней ездить.

Теперь осталась наедине сама с собой. Я понимала, что нужно что-то делатъ самой и впервые задумалась. Я знала, что это глобальная перемена в моей жизни. Что-то изменилось во мне (в моем теле) так, что возник конфликт между мною (моим мышлением и образом жизни) и моей средой обитания. Чтобы выжить – необходимо приспособиться к новым условиям И это в моих интересах. И никому до этого нет дела. Представьте себе человека после кораблекрушения на острове (Робинзон Крузо). До этого у него была другая жизнь с установившимися привычками, убеждениями и потребностями в еде, одежде, работе, отдыхе, сне… Теперь перед ним выбор: или страдать от нежелания изменить эти привычки (т. е. себя) и умереть или, оценив ситуацию, делать все, что ведет к выживанию в этих условиях; изменить свои вкусы в питании, быть счастливым и благодарным за спасение, заняться посильным интересным делом.

Такой выбор стоит перед каждым из нас. И чем быстрее мы его сделаем, тем больше времени и сил будет в нашем распоряжении для восстановления здоровья. Я понимала это, но какая-то душевная лень гаденьким голосом мне шептала. А если это ошибка (диагноз)? А вдруг само пройдет? Может, это сон и я проснусь здоровой? Должно быть какое-то лекарство или чудо… Вроде бы и жизнь есть, и в то же время совсем не устраивающая меня. А чтобы ее изменить, нужно знать с чем бороться и как себе помогать. Скажу откровенно: удовлетворяя свое любопытство из справочников и статей о РС я часто ужасалась и из оптимистки быстренько становилась фаталисткой, замыкалась в себе и раздражалась от любого навязанного мне общения. Закры-валась в своей комнате и плакала… Представляла себя лежачей больной или в инвалидном кресле и плакала. Думала о своих детях Юле и Диме, нечеловеческая тоска и боль разрывали душу и я плакала… Убитые горем родители были похожи на двух осиротевших аистов и я плакала опять и опять. То мне было жаль мою семью и весь мир, которые теряют меня, то было жаль себя – дорогую, родную и единственную, которую раньше так не любила и не берегла. Иногда хотелось начать все сначала и прожить все мои 36 лет заново, как бы переписать черновик набело. Когда слезы иссякали, появлялись другие мысли: «Все рано или поздно умирают. Какая разница отчего умереть? Ну разве легче умереть здоровому человеку, отравившись грибами или попав под машину? Почему я так болезненно реагирую на это?