Владимир Лучосин - Человек должен жить

Все лето я был в санитарах, мыл полы в своей палате, часть коридора, ну, и мужская уборная мне досталась. Таскал утки, прибирал в тумбочках. Бывало, мужики поддевали: «Баба, а не человек. Может, парень, ты и родить умеешь?»

Уберу свою территорию — и в операционную. Часами стоял и смотрел за работой хирурга, под осень осмелился и попросился ассистировать, но Павел Юрьевич сказал: «Рано, молодой человек, рано еще». А на следующее лето я работал в регистратуре, в больничной аптеке, подменяя уходящих в отпуск людей и пропадая все свободное время в хирургическом кабинете. Так я брал «быка за рога», как любит выражаться Юрий. А ему сразу хочется стать хирургическим богом. Вот где неточность!

Мечтаю о том времени, когда все врачи будут начинать снизу, с простой и грубой работы, с лошадиной работы, а тогда уже — в институт. Поработай, и если почувствуешь, что не можешь жить без больницы, — тогда в институт.

— Ты совсем замечтался, Николай, — услышал я голос Игоря. Он стоял около кровати с кепкой в руке. — Может, прогуляемся? — Он был расстроен.

— Продулся-таки? — спросил я.

— Проиграл… Юрка все же догадался сходить конем, а я думал — зевнет. Ну, так пойдешь?

— Нет. Что-то не хочется. А ты иди с Юрием. Иди!

Из окна я посмотрел на улицу. Они шли рядом, а на углу повернули в разные стороны. Игорь свернул направо, Юрий — налево. Как это поется в песне: «Если один говорил „да“, то „нет“ говорил другой…»

Немного времени прошло с тех пор, как мы сблизились, а я к ним здорово привязался. Игорька полюбил, а Гринин для меня раздражающе любопытен. Так же, как Золотов. Вот ведь характер! Нина объясняет просто: «Борис Наумович цену себе набивает». А мне он напоминает тех коллекционеров, которые накупят редкие дорогие картины и запрут в своей квартире. Запрут, развесят по стенкам и любуются. Трудно сказать, что их больше радует, тщеславие или понимание красоты.

Не могу удержаться, чтобы не сравнить Золотова с Василием Константиновичем. Какой человек! У него был дар, которого лишен Борис Наумович: дар отдавать себя людям. Может быть, это шло у него от педагогического опыта, но ведь не всякий ассистент кафедры общей хирургии умел делать это так щедро. Только бери! И я брал. На третьем курсе студенты, бывало, после занятий уходили домой, а я оставался, помогал ему оперировать. Он даже книги из дома для меня приносил: «Эту, Коля, прогляди, а эту проштудируй!» И вот он-то, Василий Константинович, и благословил меня в клинике на первую самостоятельную операцию. За год я прооперировал под его руководством двадцать пять человек. И какое же было у меня торжество, когда на следующее лето я оперировал в своем родном селе, в нашей больнице! Павел Юрьевич был доволен: «Выходишь в люди, санитар!»

Привезли «прободную язву». Я ассистировал Павлу Юрьевичу, а через два дня оперировал такого же больного уже сам. Не было у них лишнего хирурга, просили из области, а оттуда все не присылали.

Образы трех людей храню я в сердце с особым чувством: майора Шарина, ассистента Василия Константиновича и главврача районной больницы Павла Юрьевича. Где бы ни был — в Москве или в этом, ставшем мне родным городке, они всегда со мной. И захотелось пойти к Золотову и сказать: «Вот есть же люди! Какие учителя — врачи!..»

События следующего дня показали, что нелегкую болезнь Золотова и лечить нелегко. Закончив вечерний обход в своей палате, я вышел в коридор. Навстречу двигался Чуднов, за ним крайне взволнованный Золотов. Он торопливо бросал вопросы:

— Михаил Илларионович, что случилось? Зачем меня вызывают в горком?

— Не знаю, батенька, чего не знаю, того не знаю. Когда вызывают-то?

— Погребнюк звонила. Просила зайти через десять минут.

— Поезжайте, если просила.

— В чем же я провинился?

— Чудак человек! Разве в горком только виноватых зовут?

— Ваша очередная каверза. — И Золотов заспешил к выходу.

Похмыкивая, Чуднов начал читать мои дневники в историях болезней.

— Торопиться начинаете, Николай Иванович. Принципиальных замечаний у меня нет, но скажу прямо — мой Игорь красивее ведет истории.

Вернулся Золотов. Озабочен. И, кажется, растерян. Должно быть, здорово намылили шею.

— Что, батенька, там стряслось? — спросил Чуднов.

Золотов сел у открытого окна.

— Товарищ Погребнюк предложила делать доклад.

— Какой доклад? Где?

Золотов взял мою папку и, как веером, махал перед своим лицом.

— В понедельник горком созывает конференцию молодых специалистов, ставят два доклада. Один делает главный инженер стройуправления, второй поручают мне. О росте молодых кадров.

— В понедельник? — с беспокойством протянул Чуднов. — Всего неделя осталась… — И осторожно спросил: — А нас не ругали?

Золотов сидел, отвернувшись к окну. Не поворачиваясь, сказал:

— Я не могу делать этот доклад.

— Я спрашиваю, были упреки в адрес нашей больницы?

— Об этом не было речи, но… — Золотов быстро встал и подошел к столу, за которым сидел Чуднов. — Я не буду делать этот доклад.

— Мы от многого с вами можем отказываться, Борис Наумович, но только не от партийного поручения. И, собственно, почему не будете? Разве вам нечего сказать? Возьмите того же Гринина! Студент-практикант блестяще сделал две операции. Одним этим фактом вы потрясете зал. Конечно, есть недостатки, обдумайте, покритикуйте…

Чертовски сложная штука жизнь! Вот мы, воробьи, приехали в небольшую больницу, в этот небольшой городок, и как властно подхватил нас ее стремительный поток. В сущности, что такое практика? Конечно, не только приобретение профессиональных навыков. Сейчас я это ясно вижу. Через два года нам на работу, и я не хочу оказаться столь профессионально беспомощным, как Бочков. Но также не хочу очутиться на положении Коршунова — робким и беспомощным в общественном отношении. Николаев сказал: «Будьте прилежны…» Иначе говоря, стойте на берегу, и поток пронесется мимо. Нет! Будьте активны — и жизнь тотчас начнет вас учить.

С жадностью я наблюдал за обоими старыми врачами. Тут тоже ведь шла борьба. Борьба за человека. Интересно, знал Чуднов о конференции или нет? Наверно, знал! Наверно, он сейчас в глубине души приговаривает: «Погляжу, Борис Наумович, что ты скажешь людям». У Золотова внутри буря: «На позор хотите выставить?» Он искал и не находил достойных аргументов.

— Михаил Илларионович, я компетентен говорить лишь о хирургическом отделении. Правильнее этот доклад сделать главному врачу.

— Не могу, дорогой, что вы в самом деле! Мне работы хватит. Надо посоветоваться с молодыми специалистами, кое-кому помочь. Выступать-то будем оркестром… Одному вам не отстоять честь больницы.

Звонок. Чуднов взял трубку.