Роман Романов - MMIX - Год Быка

Слепые догматики вроде Левия тешат себя бесплодными мечтами о мире без теней, о свете без тьмы , фактически отстаивая тем самым манихейский идеал о вечном противостоянии света и тьмы , когда на самом деле необходима помощь творческого духа духу материализма, ведущая к их примирению. Именно поэтому фарисеи Нового Завета не могут или не хотят понимать смысл притчи о неверном управителе , в которой временный распорядитель дома получает в конце своего правления похвалу и благословление хозяина . А ещё у евангелиста Луки есть притча о добром самарянине, в которой также обещана награда содержателю гостиницы, то есть временного пристанища.

Собственно, награда эта и заключается в искуплении духа, который был должен временно играть роль хозяина дома , то есть личности «современного» человека. Этот временный распорядитель должен был отвечать на все вопросы, в том числе и те, которые относятся к сфере света , то есть выступал в качестве самозваного переводчика на язык естественной науки понятий, относящихся к духовной сфере. В результате получается в лучшем случае цирк, в худшем – глумление. Классический пример такого шутовства – фрейдистские интерпретации символов и закономерностей психической природы человека. Прочие механистические, картезианские варианты гуманитарных теорий тоже не отличались цельностью и точностью «перевода» духовного опыта на язык материализма.

В этой связи вполне уместна рассказанная Коровьевым самокритичная аллегория проныры, разменявшего одну квартиру на шесть комнат в разных концах города и затем на седьмую комнату, максимально далёкую от изначального состояния. Первоначальная трёхкомнатная квартира – это христианское учение о личности, имеющей три личные ипостаси – дух, душа и мастерство, которые связаны с внутреннейшим через такую же триаду ангелов-покровителей – вера, надежда, любовь.

Понятно, что каждая перестройка и обмен соответствует стадиям нисходящей линии развития духа. Четыре комнаты означают признание довлеющих внешних обстоятельств, вещественных сил, четырёх стихий – начало временного управления материального духа. Похоже, что этому моменту во всемирной истории как раз и соответствует алхимик на римском престоле. Следующий шаг – классическое разделение пятерых на трёх против двух , официального догматического учения о Троице против рациональных тайных учений, восходящих к древнеегипетской мудрости. Наконец, вместо целостной картины личности или хотя бы двух разделённых уровней возникает дифференциация гуманитарных наук, занятых отдельными слоями социальной жизни – экономика, политика, юриспруденция. Это разделение, максимально удалённое от исходного единства, закрепляется превращением каждой из гуманитарных теорий в «седьмую комнату» – дисциплину, основанную на догматических законах.

Почему Фагот становится мрачным? Это как раз понятно. Неудачный каламбур обернулся многими веками шутовства, которое стало неуместно после примирения с хозяином и отставки от временного управления личностью человека. В своём же истинном обличье духа естествознания Фауст по-настоящему серьёзен, а мрачен постольку, поскольку имеет дело исключительно с мёртвой материей. Любопытнее вопрос, почему Автор одел преображённого Фауста, вознесённого на небеса, в фиолетовый цвет? Выбор конкретного оттенка отчасти случаен – главное, что это не белый, но и не чёрный цвет. Из всех цветов радуги фиолетовый цвет наименее живой и может означать сферу косной материи и неживой энергии. Но всё же – почему не чёрный, как одеяние Воланда или плащ Маргариты? Объяснение может быть таким: абсолютно чёрные одежды – это не знание о вещественных началах, а сопряжённое, но тоже духовное знание – о неидеальной, тёмной стороне психологии личности, преодолевающей сопротивление жизненных обстоятельств, о развитии в фазе Надлома.

Что же касается преображения двух других помощников Воланда, то их новое обличье нельзя назвать глубоко символичным. Просто можно говорить о полном отрицании прошлого в одном случае – худенький юный паж вместо жирного кота, и о лишении демона безводной пустыни последних живых черт, превращении его в стальную машину. Небольшая странность заключается в том, что этим двум превращениям мы не находим соответствий в параллельных главах или в симметричной первой главе. Можно предположить, что прощение Фриды в 24 главе было прецедентом для всех – Бегемота, и Азазелло, и Геллы тоже.

Единственное место в первой главе, которое хоть как-то может намекать на всех трёх демонов из свиты Воланда – это описание Автором самого иностранного консультанта. Трость с черным набалдашником в виде головы пуделя – это символ из «Фауста» и может означать самого Фагота как земную опору Воланда. А вот два глаза, которыми Воланд по-разному смотрит на мир, напоминают нам: зелёный – о Бегемоте, а чёрный – об Азазелло. То есть свита всегда при хозяине, его глаза, уши и инструменты, так надо понимать. Каждая из этих подсобных идей получает земное воплощение в виде каких-то личностей и сообществ, бессознательно движимых одной из форм интуиции.

Конечно, летящие всадники из 32 главы не могут не напомнить о всадниках Апокалипсиса, но их описание не даёт нам основы для сопоставлений. Если Автор и имел такое желание, то всё же не смог или не успел найти все соответствия этим образам последней книги. Или же мы с вами пока не смогли найти их в тексте Романа. В конце концов, нельзя перетягивать на себя всё одеяло, нужно оставить и другим возможность проявить себя в исследовании – найти оставшиеся необнаруженными параллели с книгами Нового Завета и другими главными первоисточниками или же окончательно убедиться в их отсутствии. Тем не менее, преображение следующей тройки заглавных героев заслуживает нашего отдельного рассмотрения и свежего взгляда.

«Себя Маргарита видеть не могла, но она хорошо видела, как изменился мастер. Волосы его белели теперь при луне и сзади собирались в косу, и она летела по ветру».

В отсутствие описания преображённой Маргариты начнём с завершённого портрета мастера. К седой косе нужно добавить ботфорты со шпорами, а также наводящий вопрос Воланда о гомункуле , который отсылает нас к образу Вагнера из «Фауста». Образ мастера на высшей стадии развития – это обобщённый портрет двух немецких гениев XVIII века – поэта Гёте и философа Канта. Безусловно, для иллюстрации 32 стадии более всего подходят эти два великих мастера, достигших высших вершин на пути философского и художественного познания.