Ханс Гюнтер - По обе стороны утопии. Контексты творчества А.Платонова

Отражая определенные стадии советской истории, утопический жанр у Платонова вбирает в себя структурные признаки распространенного в Советской России жанра «строительного романа» [5] О сюжетной схеме «строительного романа» см.: Clark К. The Soviet Novel. History as Ritual. Chicago; London, 1981. P. 80–82, 256–260. . Сюжетные схемы у Платонова подтверждаются огромным материалом документального характера — из газет, партийных документов и т. д. Таким образом, у Платонова каркас жанра утопии постоянно адаптируется к новым ситуациям.

В основе многих утопических текстов Платонова лежит своеобразная концепция циклических исторических «волн». В статье «Будущий Октябрь» (1920) писатель утверждает, что «коммунизм есть только волна в океане вечности истории» [6] Платонов А. Сочинения. Т. 1. Кн. 2. M., 2004. С. 108. . Роман «Чевенгур» является наглядной иллюстрацией этого представления, согласно которому эпизодически рождаются утопические «взрывы», направленные на достижение конца времен, на окончательное избавление от вечного возвращения. Чевенгурцы стремятся именно к тому, чтобы «положить конец движению несчастья в жизни» [7] Платонов А. Собрание. Чевенгур. Котлован. М., 2009. С. 263. . Но «вечер истории» [8] Там же. С. 318. , наступивший в Чевенгуре, свидетельствует о том, что надежды на преодоление времени были обмануты. Чевенгур возвращается в порочный круг истории, однако тоска по лучшему миру не угасает совсем, она лишь уходит с поверхности в глубину — подобно тому, как Саша Дванов в финале романа сходит в озеро «в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец» [9] Там же. С. 408. . С этой точки зрения погружение Дванова в воду озера Мутево, в котором утонул его отец в поисках правды, можно интерпретировать одновременно как смерть и как возрождение [10] См.: Яблоков Е. На берегу неба. Роман Андрея Платонова «Чевенгур». СПб., 2001. С. 72–73. . Утопическая «волна» временно убывает, а в глубине «океана истории» готовится новый подъем. Подобный же смысл заключен в записке Платонова о другом произведении: «Мертвецы в котловане — это семя будущего в отверстии земли» [11] Платонов А. Котлован. Текст. Материалы творческой истории. СПб., 2000. С. 139. .

Произведения Платонова отличаются своеобразным эффектом противоречивых движений внутри сюжетной структуры. С одной стороны, работает присущий утопическому жанру механизм прогресса, достижения все новых технических и социальных успехов, приближения к идеальной цели. С другой стороны, в ходе фактической реализации строительных задач эта восходящая линия постоянно подрывается. В результате получается типичная для Платонова диалектика противодействующих тенденций. Чем дальше развивается действие и чем больше достижений, тем ярче выступает нисходящая линия. В «Чевенгуре» все условия для коммунизма как будто выполнены — и в то же время реализуется противоположное задуманному. В «Котловане» хотят построить большой дом — а получается яма-гроб. В «Записной книжке» за 1930 год Платонов пишет: «Строя дома, человек расстраивает себя, убывает человек. С построением человек разрушен» [12] Платонов А. Котлован. Текст. Материалы творческой истории. СПб., 2000. С. 128. . В «Ювенильном море» растущей грандиозности планов соответствует прогрессирующий развал сельского хозяйства. Проза Платонова двигается по обе стороны от утопии — на грани между надеждой и разочарованием, конструкцией и распадом, порядком и хаосом. При наличии лишь однозначно отрицательной тенденции развития сюжета произведения не отличались бы характерной именно для Платонова парадоксальной смесью сатиры и трагичности.

Стоит упомянуть еще об одном свойстве платоновской утопии — ее авторефлективности. В большинстве его произведений присутствует философствующий «искатель истины», который близок смысловой позиции автора и непрерывно комментирует и оценивает ход событий. С этим связан и типичный для Платонова хронотоп путешествия, обладающий долгой традицией в утопическом жанре [13] См.: Striedter J. Journeys Through Utopia Introductory Remarks to the Post-Revolutionary Russian Utopian Novel // Poetics Today. 1982. № 1. P. 33–60. . У Платонова путешествие принимает форму странничества, которая допускает свободное движение размышляющего героя в поисках правды. Стремление этого героя направлено на переустройство мира, но в то же самое время он укоренен в своеобразной «онтологической» структуре, основанной на народных мифологических представлениях о жизни человека, природе и космосе. Изучению этого слоя платоновского мира посвящено немало работ [14] См., напр.: Бочаров С. «Вещество существования» // Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 10–46; Баршт К. Поэтика прозы Андрея Платонова. СПб., 2000. Сюда относятся и «экзистенциалы», о которых говорит Ю. Левин: От синтаксиса к смыслу и далее («Котлован» А. Платонова) // Левин Ю. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998. С. 392–419. . На наш взгляд, он выполняет чрезвычайно важную функцию корректива и мерки по отношению к утопической интенции и социальному действию. Если вектор утопии устремлен вперед, в будущее, то природно-космический слой отсылает к вечному устройству мира. Будущее должно оправдаться перед прошлым, перед памятью, перед устойчивым существом мира. Если утопический взрыв нарушает основные законы существования, это значит, что он не удался. Темой многих произведений Платонова является испытание утопии в свете космических ценностей.

Центральный размышляющий герой Платонова тесно связан с базовыми представлениями о мире, но в то же самое время он исполнен жажды технической и социальной революции и старается примирить эти два начала. Он странствует по советской земле, и его голос постоянно накладывается на голоса других персонажей. Таким образом, рефлексия по поводу происходящего у Платонова оказывается важнее самого действия. Замедляется темп развертывания сюжета, всегда развивающегося в форме чередования отдельных сцен. Нет эпизода, в котором не было бы напряженного обсуждения действия с разных позиций. С этой точки зрения мы можем назвать роман метаутопией — утопия и антиутопия в нем вступают в не находящий завершения диалог [15] См.: Morson G. S. The Boundaries of Genre. Dostoevsky’s «Diary of a Writer» and the Traditions of Literary Utopia. Austin, 1981. P. 111. В отличие от Морсона, А. Мерх называет роман «утопическим апокалипсисом» ( Mørch A. J. The Novelistic Approach to the Utopian Question. Platonov’s «Čevengur» in the Light of Dostoevskij’s Anti-Utopian Legacy. Oslo, 1998. P. 96). .

Платоновская утопия не только находится на пересечении разных литературных жанров, но и совмещает в себе различные виды утопического мышления [16] Широкий обзор проблематики утопий см. в изд.: Vosskamp W. (Hrsg.). Utopieforschung. Interdisziplinäre Studien zur neuzeitlichen Utopie. Bd. 1–3. Stuttgart, 1982; о проблеме утопии в России см.: Heller L., Niqueux М. Histoire de l’utopie en Russie. Paris, 1995. . По общим пространственно-структурным признакам можно различить два элементарных утопических хронотопа — «город» и «сад» [17] О различении «сада» и «города» см.: Верч И. Некоторые аспекты изображения будущего в творчестве Ф. М. Достоевского в свете литературной традиции Города и Сада // Slavica tergestina 1994. № 2. С. 197–214. Подобную классификацию предлагает J. Catteau (De la métaforique des utopies dans la littérature russe et de son traitemant chez Andrei Platonov // Revue des Etudes Slaves 56 (1984). № 1. P. 39–50). Катто различает (прогрессивные) прометеевские и (регрессивные) пелагийские (от греческого слова πέλαγος = море) утопии. . Общий признак всех утопий — их пространственная или временная отдаленность и выраженная маркировка границ, поэтому местом действия нередко выбирается отдаленный остров. «Город Солнца» Кампанеллы и «Единое Государство» Замятина отделены от окружающего мира стеной, а название райского сада (по-гречески παράδεισος, по-латински paradisus) ведет свою родословную от древнеиранского слова, которое означает место, огороженное со всех сторон.