Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев

К последней категории учащихся как раз и относился Анж Питу, и аббат Фортье громогласно распекал его, стоя на верху школьной лестницы.

«— Нечестивец! Безбожник! Змееныш! — гремел голос. — Убирайся! Вот отсюда! Vade! Vade! [111] Изыди! Изыди! (лат). Запомни, я терпел три года, но есть негодяи, которые истощают терпение даже самого Отца Небесного! Сегодня пришел конец, окончательный и бесповоротный. Забирай своих белок, лягушек, ящериц, шелковичных червей и майских жуков и убирайся к тетке, к дядьке, если он у тебя есть, да хоть к самому дьяволу, ежели тебе охота, лишь бы я тебя больше не видел. Vade! Vade!

— Простите меня, добрейший господин Фортье, — умоляюще отвечал с низа лестницы другой голос. — Да стоит ли такого вашего гнева один несчастный варваризм и парочка, как вы их изволите называть, солецизмов?

— Три варваризма и семь солецизмов в сочинении на двадцать пять строк! — яростно загремел голос с верха лестницы.

— Так это ж потому, что четверг, господин аббат. Говорю вам, четверг для меня несчастливый день. Ну а вдруг завтра я прекрасно переведу на латынь, так неужто вы не простите мне сегодняшнюю мою неудачу? Ну, скажите, господин аббат?

— Вот уже три года в день сочинения ты, лодырь, твердишь мне одно и то же. А экзамен назначен на первое ноября, и мне, который, уступив мольбам твоей тетушки Анжелики, имел слабость внести тебя в списки кандидатов на вакантную стипендию в суассонской семинарии, со стыдом придется узреть, как тебе в ней отказывают, и слышать повсюду: «Анж Питу — осел! Angelus Pitovius asinus est» (…)

— О добрейший господин Фортье! О дорогой мой учитель! — канючил в отчаянии школяр.

— Твой учитель?! — возопил аббат, до глубины души оскорбленный таким обращением. — Хвала Господу, я уже не твой учитель, и ты не мой ученик. Я отрекаюсь от тебя! Знать тебя не знаю! Видеть тебя не хочу! Запрещаю тебе так обращаться ко мне и даже кланяться запрещаю! Retro, негодный, retro! [112] Прочь! (лат.).

— Господин аббат, — ныл бедняга Питу…, — умоляю вас, не отвергайте меня из-за какого-то несчастного скверного перевода.

— Ах, вот как! — вскричал аббат, выведенный из себя этой просьбой до такой степени, что даже спустился четырьмя ступеньками ниже, отчего Анж Питу мгновенно тоже спустился на последние четыре ступеньки и встал на землю двора. — Ты уже изучаешь логику, а между тем не можешь написать простенькое сочинение. Ты рассчитываешь на стойкость моего терпения, а сам не можешь отличить подлежащее от дополнения. (…) Ты невежествен, как тот шалопай, о котором рассказывает Ювенал. Цитата эта из язычника, — аббат перекрестился, — но тем не менее справедлива. Arcadius juvenis. [113] Юный аркадиец (лат.). У древних это наименование служило обозначением глупца или простака. Готов присягнуть, что ты даже не знаешь, что означает Arcadius.

— А что тут такого? Аркадиец, — горделиво выпрямившись, ответствовал Питу.

— И что это значит?

— Как что значит?

— Аркадия была страна ослов, а у древних, как и у нас, слово asinus было синонимом слова stultus. [114] Глупый, глупец, дурак (лат.).

— Нет, я не стал бы понимать это так, — заметил Питу, — поскольку мне не хотелось бы думать, что строгий ум моего достойного наставника может опуститься до сатиры.

Аббат Фортье вновь воззрился на него — и не менее внимательно.

— Право, — пробормотал он, несколько даже смягченный столь грубой лестью, — временами можно подумать, что этот негодяй не так глуп, как кажется.

— Простите меня, господин аббат, — вновь захныкал Питу, который хоть и не разобрал слов наставника, но по перемене выражения его лица догадался, что тот склонен к милосердию…

— Ладно, согласен, — произнес аббат (…), — но при одном условии. (…) Ты ответишь мне без единой ошибки на вопрос, который я тебе задам.

— На латыни? — с тревогой поинтересовался Питу.

— Latine, — подтвердил наставник.

Питу испустил глубокий вздох. (…)

— Quid virtus? Quid religio? [115] Что есть добродетель? Что есть вера? (лат.).

Слова эти, произнесенные с самоуверенностью педагога, прозвучали для бедняги Питу, словно труба ангела, возвещающего Страшный суд. (…)

— Nescio, [116] Не знаю (лат.) — объявил он в надежде, что невежество его будет выглядеть более простительным, если он признается в нем по-латыни.

— Ты не знаешь, что такое добродетель?! — задыхаясь от негодования, возопил аббат. — Не знаешь, что такое вера?!

— Да нет, по-французски знаю, — объявил Анж. — Я по-латыни не знаю.

— В таком случае убирайся в Аркадию, juvenis! Между нами все кончено, оболтус ты эдакий!» (Ч. I, I).

Сцена задумана явно как комическая, и у нас нет оснований предполагать, что отношения юного Дюма с аббатом Грегуаром складывались столь же печально, как отношения Питу с его наставником. Однако ж и в этой шутке есть доля правды, и даже упоминание о стипендии в суассонской семинарии пришлось кстати!

По окончании обучения у аббата Дюма поступил к нотариусу, где учился основам его ремесла и работал рассыльным. С нотариусом стычек не было, поскольку он «был добрый малый, если избегать при нем похвалы священникам и Бурбонам». Однако особым усердием Александр не отличался и вскоре потерял место. Впрочем, первичное обучение было пройдено, и это позволило ему вскоре устроиться (не без хлопот со стороны матушки) к другому нотариусу, уже в Крепиан-Валуа, а оттуда, как мы помним, судьба увлекла его в Париж.

Работая у нотариуса, а затем в канцелярии герцога Орлеанского, Дюма начал латать прорехи в своем образовании. Еще в Виллер-Котре он познакомился с трудами Шекспира и Вальтера Скотта. Театр и романтизм — вот та гремучая смесь, которая воспламенила душу будущего писателя и заставила его более тщательно заняться своим образованием.

Заместителем начальника канцелярии был в то время Эсперанс Ипполит Лассань, человек доброжелательный, весьма образованный и умный. В свободное время он сочинял песни, соавторствовал в популярных водевилях и писал статьи для журналов. Александр сблизился с ним и жадно слушал многословные разглагольствования своего начальника о современной культуре, театре, литературе. Наивному провинциалу было чему поучиться у Лассаня.

Помимо всего прочего, тот вполне мог служить также примером светского изящества и хороших манер.

Тридцатилетний Лассань смотрел на Дюма, как на ребенка (тому был 21 год), и даже обращался к нему «мой дорогой мальчик». Увлекшись ролью советчика и воспитателя, он составил для Дюма первоначальную программу самообразования, перечислив авторов, не прочитав которых, нельзя претендовать не только на карьеру писателя, но и на звание светского человека. Итак.

Из драматургов: Шекспир, Эсхил, Софокл, Еврипид, Расин, Мари-Жозе де Шенье, Шиллер. Следует также прочесть драматические произведения Вольтера. Кроме того, конечно, комедиографы: Аристофан, Плавт, Теренций, Мольер.