Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев

Или, после обвинения в предательстве Али-паши, обвинения, о справедливости которого он, естественно, знает лучше других: «Почему мне не дано вместо словесных оправданий пролить свою кровь, чтобы доказать моим собратьям, что я достоин быть в их рядах!» (Ч. V, IX).

Обычные звонкие и лицемерные слова искусного политика, которые Дюма не раз слышал за свою жизнь, а иногда и сам пытался произносить. Высокопарная речь и надменность долгое время помогают Морсеру сохранять неуязвимость, но Провидение уже предрешило его участь: граф разоблачен и унижен. Справедливость торжествует вопреки его тонкой политике.

То же происходит и с графом Раптом («Сальватор»), Этот политик еще изощреннее Морсера. Для начала он женится на собственной дочери, которую считают дочерью генерала де Ламот-Удана. Зять знаменитого генерала — настолько прочная позиция, что с нее можно начинать дальнейшее восхождение. Граф Рапт искусно ведет предвыборную кампанию, знает все о людях, от которых зависят голоса в его поддержку, то кнутом, то пряником вербует своих избирателей, порой обещая им прямо противоположные вещи и даже поддержку в борьбе друг против друга. Тот же Рапт участвует в подавлении спровоцированных полицией псевдореволюционных выступлений в Париже. Здесь он действует, уже не заискивая и обещая, а безжалостно приказывая стрелять в безоружную толпу. Полиция им довольна, довольны министры, доволен король, довольна церковь (помните, с какой любезностью он принял братьев Букмонов?). Рапт — идеальный депутат, не правда ли? Однако вмешательство Провидения сводит на нет досконально продуманные интриги графа, и он гибнет, не успев уничтожить тех, кто мешает ему в его восхождении к власти. Вмешательство воли Провидения, для расстройства подлых интриг политиков, видимо, необходимо…

В романе «Сальватор» Дюма без околичностей набрасывает портрет политической жизни Франции 1827 года. Король бессилен и равнодушен. Он заботится лишь о собственном покое, борьба за который и есть его политика. Министры цепляются за власть — в этом их политика. Полиция, в угоду непопулярному кабинету министров, повсюду засылает своих провокаторов, затевает уголовные процессы против политических противников режима, использует любые массовые сборища, от похорон графа де Ларошфуко до праздника национальной гвардии, для того, чтобы спровоцировать беспорядки и тем самым дать основание для жестких правительственных мер. Все эти события происходили на глазах Дюма в 1827–1830 годах, но ему потребовалось двадцать пять лет для того, чтобы утратить иллюзии в политике и вывести все хитросплетения политической интриги в одном из своих поздних романов. Ко времени написания «Сальватора» Дюма уже разочаровался в идее демократической королевской власти. Сам он уже в политике не участвует, но устами своего героя провозглашает манифест республиканца:

«Тридцать первого июля 1830 года герцог Орлеанский, назначенный наместником королевства, вызвал Сальватора, одного из тех, кто вместе с Жубером, Годфруа Кавеньяком, Бастидом, Тома, Гинаром и двумя десятками других водрузил после сражения 29 июля трехцветное знамя над Тюильри.

— Если нация выскажется за то, чтобы я занял трон, — спросил герцог, — по вашему мнению, республиканцы ко мне примкнут?

— Ни за что, — ответил Сальватор от имени своих товарищей.

— Что же они сделают?

— То же, чем вы, Ваше Высочество, занимались вместе с нами: они организуют заговор.

— Это упрямство! — промолвил будущий король.

— Нет, это настойчивость, — с поклоном возразил Сальватор» («Сальватор». Ч. IV. Мораль).

Да, Дюма мечтал о славе политика и борца. Попадая в водоворот событий и в потоки политических течений, он зачастую лавировал, пытаясь, впрочем, оставаться в рамках провиденциального мировоззрения. Как политик он всегда проигрывал, но уныние по поводу очередного проигрыша быстро сменялось новым взрывом жизнелюбивого темперамента. Слава богу, Дюма никогда не хотел быть только политиком, и, все более внимательно вникая в современные ему политические методы, он, возможно, сам же обрадовался тому, что остался лишь наблюдателем-философом. А уж нам-то тем более следует этому радоваться!

Самое эфемерное в повседневной жизни каждой эпохи — это порождаемые общим контекстом канонизированные шутки, привычные присказки, тонкости этикета, туманные намеки и многое другое. Эти вплетаемые в ткань атмосферы особенности меняются очень быстро. Порой достаточно одной смены поколений — и шутки уже другие, песни забыты, старые анекдоты можно понять только при наличии исторического комментария. Хорошо еще, если что-то сохраняется в дневниках и записях современников…

Тем более любопытно обнаружить, например, такую шуточку времен Генриха III, сочиненную Бюсси д’Амбуазом:

Это нечто вроде наших анекдотов, соленая шутка, которую не всегда можно было произнести вслух. Однако повторяя и распространяя ее исподтишка, горожане получали удовлетворение, схожее с тем, что получали в 1930-е годы рассказчики анекдотов про Сталина. Механизм тот же: намек на то, о чем нельзя говорить. Кто такие упоминаемые в шутке три короля? Про глаз догадаться нетрудно: речь идет о Генрихе II, которого на турнире настигло копье Монтгомери. Франциск И, брат Генриха III, умер от болезни уха. Антуан де Бурбон, король Наварры, отец Генриха Наваррского, умер, получив стрелу в плечо. Но важной в стишке является не сама констатация фактов, а длинный ряд ассоциаций, с ними связанных. Был ли удар копьем в щель шлема Генриха II случайностью? Не был ли «смертельный недуг влит в ухо Франциска II»? Не была ли стрела, поразившая Антуана Бурбонского, отравлена? За коротким стишком стоят тайны парижского двора и догадки современников, воплощенные в намек.

Дюма строит на четверостишии Бюсси разговор герцога де Гиза с герцогом Анжуйским. Де Гиз решает припугнуть брата короля, но при этом недвусмысленно намекает на то, что его возвышение возможно, только если какая-нибудь часть тела столь же неожиданно «подведет» царствующего Генриха III. Де Гиз приводит еще два примера. Жанна д’Альбре, королева Наварры, умерла-де из-за носа: она надышалась запахом надушенных отравой перчаток Такой слух действительно ходил в Наварре и в самой Франции, но доказать его было невозможно, ведь в злодеянии подозревали королеву-мать. Столь же недоказанным, хотя и устрашающим, звучит в устах де Гиза намек на отравление через рот Карла IX…

Иносказания между героями романа продолжаются. Шико дает королю совет в стиле той же далеко не невинной песенки: