Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев

У некоторых трактирщиков был повод жаловаться не только на Вернера, но и на самого Дюма. В «Путевых впечатлениях» он упомянул, что однажды чуть не умер с голоду в льежской гостинице «Альбион». В «Любовном приключении» Дюма признается: «Уверяют, что хозяин гостиницы «Альбион», где и случилось это несчастье, разыскивал меня по всей Европе, чтобы выяснить причину столь отвратительной клеветы» («Любовное приключение», IV).

В другой раз писатель дал волю фантазии и объединил рассказ о якобы съеденном им в Мартини бифштексе из медвежатины с историей об охотнике, наполовину съеденном медведем. Получилось, что блюдо из медвежатины могло содержать и человеческую плоть… Хозяин трактира взбеленился, потому что публика приняла историю за быль и постоянно донимала его расспросами. Когда Дюма позже пришлось вновь проезжать через Мартини, хозяин, к вящей радости писателя, не узнал его. Хозяин — «большой и толстый» — был человеком серьезным и добропорядочным, «который не испытывает ни ненависти, ни угрызений совести» («Любовное приключение», IV). Дюма одного не мог понять: почему серьезные люди не умеют обернуть шутку в свою пользу? «Владелец постоялого двора, — рассуждал он, — почти должен быть мне благодарен. Любой французский трактирщик дорого заплатил бы за столь великолепную рекламу. Он мог бы назвать свое заведение «Бифштекс из медвежатины» и стал бы процветать» («Любовное приключение», IV).

Исторический термин «буржуа» возник задолго до появления буржуазии как класса. Впрочем, изначально он относился как раз к уже описанным нами торговцам.

Э. Поньон так объясняет возникновение нового слова:

«Сначала купцы искали убежища внутри стен городов, построенных и перестраивавшихся под угрозой норманнов и других воинственных народов. Однако вскоре, по мере разрастания складов, им становилось там тесно. Они выходили за пределы этих городов, которые — укрепленные или нет — часто обозначались словом burg, bourg («крепость»). Внешняя зона, которую они таким образом занимали и в свою очередь окружали защитной изгородью, называлась внешним городом или пригородом. Означавшее его латинское слово forisburgus во французском языке превратилось в faubourg («пригород»). Тем не менее купцов называли не «пригорожанами», а просто горожанами; именно от слова «бург» образовалось слово «буржуа». Благодаря своей многочисленности и активности они сразу же приобрели такое значение, что их стали считать наиболее характерными жителями самого города, где они обзаводились собственными домами». [53] Pisan Cb. de. Le livre du corps du policie. Цит. по: П. Ю. Уваров.

Если в 1000 году большей частью буржуа были купцы, то к началу XV века этим словом стали обозначать тех, «кто происходит из старых городских родов, имеет древние фамилии и гербы, является главнейшими жителями города, владеет наследственными поместьями, домами и рентами, что позволяет им жить на свои средства». [54] Французы XVI века. М., 1994. С. 93.

К XVI веку значение термина несколько расширилось:

«Так обозначали всех горожан, проживающих достаточно долгое время в городе, владеющих недвижимостью, пользующихся городскими привилегиями и выполняющих свои гражданские обязанности (участие в выплате налогов, несение патрульной службы, охрана городских ворот и тд.). Важно было обладать правом участия в муниципальной жизни: не только в выборах городского совета, но и в жизни квартала и иных территориальных формирований вплоть до «companie pour boux» — компаний по вывозу нечистот.

В этом смысле, кстати, определение «буржуа» в общенациональном масштабе вообще невозможно, поскольку набор муниципальных привилегий и, следовательно, юридический статус буржуа был сугубо индивидуален в каждом городе». [55] Уваров П. Ю. Французы… С. 92–93.

Таким образом, помимо купцов, в число буржуа вошли ремесленники, образовывавшие в городе свои цеховые корпорации, а также «представители мира чиновников и судейских», ибо в XVI веке и королевского пристава, и контролера качества зерна, и стряпчего, и сержанта Шатле называли в документах «господином парижским буржуа». [56] Там же. С. 94. Итак, буржуа — это полноправные члены городской общины.

Наибольшим почетом в Париже пользовались представители шести привилегированных корпораций: суконщики, бакалейщики (с 1484 года в эту корпорацию вошли аптекари), галантерейщики, меховщики, колпачники и ювелиры. Эти корпорации выдвигали эшевенов, [57] Эшевены — должностные лица в средневековых французских городах, ведавшие полицией и общественными делами, а также исполнявшие судебные функции. открывали праздничные шествия, имели право нести королевский паланкин при торжественном въезде короля в город. Буржуа-ремесленников обычно называли «мэтрами». В общей иерархии названная категория буржуа находилась на самой нижней ступени. [58] Уваров П. Ю. Цит. соч. С. 101–109.

В романе Дюма «Графиня де Монсоро» действие происходит как раз в XVI веке и относится к третьему периоду религиозных войн. В противостояние католиков и гугенотов оказалось втянуто практически все население страны. Господа парижские буржуа были, по большей части, сторонниками Католической лиги. На их фанатический настрой и излишнюю самоуверенность рассчитывали Гизы, и рассчитывали вполне обоснованно. Гизовская пропаганда выставляла короля в самом неприглядном виде. Генрих III оказывался в глазах добропорядочных буржуа не только пособником гугенотов, но и развратником, исчадием ада, посягающим к тому же на их собственные права и привилегии. Чувствуя за спиной силу Гизов с их богатством и большим числом сторонников, парижские буржуа возомнили себя вершителями судеб государства, силой, способной навести в стране порядок. 12 мая 1588 года в Париже впервые за всю его историю были возведены баррикады. Последующие поколения борцов с королевской властью не раз прибегали к этому средству с криком «Долой короля!».

В 1578 году, когда происходит действие «Графини де Монсоро», ничего этого еще не было. Существовало противостояние Гизов законным монархам, и была Лига, главой которой король назначил самого себя. Было безумство парижской толпы. Но господа парижские буржуа еще колебались; традиционное почтение к королевской власти позволяло им выкрикивать лозунги лишь против гугенотов, но пока не против монарха.

«Париж, такой же взбудораженный, как накануне… выслал к Лувру депутации лигистов, ремесленные цехи, эшевенов, ополченцев и неиссякаемые потоки зевак. В те дни, когда народ чем-то занят, эти зеваки собираются возле него, чтобы наблюдать за ним, столь же многочисленные, возбужденные и любопытные, как и он, словно в Париже два народа, словно в этом огромном городе… каждый способен при желании раздвоиться: одно его «я» действует, другое наблюдает за ним.