Георгий Адамович - «Жаль, что Вы далеко»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)

Видимо, речь идет о посвященной В.Ф. Ходасевичу статье Николая Ивановича Ульянова (1904/1905-1985) «Застигнутый врасплох» (Новый журнал. 1954. № 39. С. 143–154).

В том же номере «Нового журнала» была напечатана подборка стихотворений М.А. Волошина: «Русская революция», «Красногвардеец», «Матрос», «На вокзале», «Бегство».

О стихотворении Адамовича «Посвящение» («Я не тебя любил, но солнце, свет…») (Опыты. 1955. № 4. С. 3–4) см. также в следующем письме и примечаниях к нему.

Так сказать (фр.).

Первые три номера «Опытов» вышли с обложкой работы жены Р.Н. Гринберга Софьи Михайловны. После смены редакторов изменилось и оформление. Дизайн обложки остальных шести номеров принадлежал художнице А.Н. Прегель.

Поэма без названия В.Ф. Маркова («Часы холодной смерти…» // Опыты. 1955. № 4. С. 11–20) позднее была переиздана в антологии «Содружество» (Вашингтон, 1966) под названием «Поэма про ад и рай». Сомнения по поводу монотонности одолевали и самого Маркова, спрашивавшего совета у друзей-поэтов. Георгий Иванов высказал свое мнение о поэме в письме Маркову 29 декабря 1955 г.: «Насчет Вашей поэмы в “Опытах” — если хотите откровенного мнения — она не совсем “вытанцевалась”. Она длинна. Она ритмически вяла. Там я насчитал четыре прекрасных строфы» (Georgij Ivanov / Irina Odojevceva. Briefe an Vladimir Markov 1955–1958 / Mit einer Einl. hrsg. von H. Rothe. Koln; Weimar; Wien: Bohlau Verl., 1994. S. 6).

Гершельман К. О «Царстве Божием» // Опыты. 1955. № 4. С. 76–86.

Ю.П. Иваск написал о своих встречах с поэтом Юрием Владимировичем Галем (1921–1947) и опубликовал 5 его писем 1944–1945 гг. (Там же. С. 91–103).

В том же номере были опубликованы стихотворения Чиннова «Хмуро и виновато…» и «Знаешь, я почти забыл…» (Там же. С.5).

В номере были опубликованы стихотворения Одоевцевой «За верность, за безумье тост!..» и «Началось. И теперь опять…» (Новый журнал. 1955. № 40. С. 97–98).

С 1952 г. Лидия Давыдовна Червинская (1907–1988) пыталась издать сборник стихов «Двенадцать месяцев» (Париж: Рифма, 1956), в подготовке которого ей помогал Адамович.

В марте 1955 г. была возобновлена после четырехлетнего перерыва (общие собрания не проводились с 29 июня 1951 г.) деятельность парижского Союза русских писателей и журналистов. На собрании 26 марта 1955 г. председателем Союза был избран Б.К. Зайцев, вице-председателем В.А. Смоленский. Второй Всесоюзный съезд советских писателей, прошедший в Москве 15–26 декабря 1954 г., вызвал в эмиграции идею провести съезд писателей русского зарубежья. Инициаторами съезда выступили руководители радиостанции «Освобождение», см. воспоминания одного из ее сотрудников: «В 1955 году “Свобода” старалась организовать съезд русских писателей зарубежья. Она бы оплатила все расходы, связанные со съездом, как снятие помещения и прочее, но официально ответственными за его организацию были бы русские зарубежные писатели. Насколько помню, Ремизов сослался на болезнь, которая мешала ему принять участие в этом съезде-конференции, в то время как Борис Зайцев, Георгий Адамович и Одоевцева согласились» (Мирковский Б. Чучи — дитя обалдевшей вдовы. Донецк: Восточный издательский дом, 2001. С. 67). Съезд долго планировался и обсуждался, однако так и не состоялся.

Смоленский Владимир Алексеевич (1901–1961) — поэт «незамеченного поколения», входивший в группу «Перекресток», ориентирующуюся на Ходасевича, несколько раз избирался председателем Союза молодых поэтов и писателей в Париже. Подробнее о нем см. в кн.: Смоленский В. Жизнь ушла, а лира все звучит: Стихи / Сост. и предисл. В. Леонидова. М., 1994.

Сперанский Валентин Николаевич (1877–1957) — юрист. После революции в эмиграции в Париже, преподаватель государственного права на русском отделении Сорбонны, сотрудник многих эмигрантских изданий. После войны постоянно печатался в «Русской мысли», часто выступал с лекциями и докладами в Русских домах (Кормей, Сен-Женевьев-де-Буа и др.).

Адамович упоминал об этом эпизоде несколько раз, см., напр.: Адамович Г. Бунин: Воспоминания // Новый журнал. 1971. № 105. С. 135–136.

Имеется в виду стихотворение Адамовича «Посвящение» («Я не тебя любил, но солнце, свет…») (Опыты. 1955. № 4. С. 3–4).

Аронсон Григорий Яковлевич (1887–1968) — общественно-политический деятель, журналист. В январе 1922 г. выслан из советской России, обосновался в Берлине, член ЦК Бунда (в 1922–1951), генеральный секретарь «Орт-Юнион» (1926–1931). В 1940 г. переехал в США, сотрудник редакции «Нового русского слова» (в 1944–1957). Рецензируя четвертую книгу «Опытов», Аронсон счел, что «стихотворение Г. Адамовича, умелое и искреннее, сорвано к концу риторическим восклицанием: “Чрез миллионы лет я вскрикну: да!”» (Новое русское слово. 1955. 1 мая. № 15709. С. 8). В несохранившемся письме Чиннова, судя по всему, содержался аналогичный упрек. Много лет спустя, говоря о сборнике «Единство», Чиннов писал об этом стихотворении Адамовича: «Порой уступал он и желанию выйти за пределы аскетической поэзии. Тогда… тогда, нарушая свой догмат: “делать стихи из самых простых вещей, из стола и стула” — он допускал в свою поэзию такие, сказал бы зоил, “предметы роскоши”, как “розовый идол, персидский фазан”, как “арфы, сирены, соловьи, прибой”. Больше того: он вводил патетические сравнения: “как голос из-за океана”, вводил декламационные, риторические интонации. И он, апостол аскетизма, включил в свою книгу даже такой, как будто заимствованный у осуждаемого им Фета, почти романс:

И даже ночь с Чайковским заодно

В своем безмолвии предвечном пела

О том, что все обречено,

О том, что нет ни для чего предела.

Это очень талантливо, но это не Адамович. Это совершенно чужеродно в книге, основной тон которой аскетичен. И все же книга названа (с необычной для него и к нему мало идущей подчеркнутостью) — “Единство”» (Чиннов И. Вспоминая Адамовича // Новый журнал. 1972. № 109. С. 139–140).

Мф. 27:62–64.

Несколькими годами раньше Адамович писал об этом: «Ходасевич считал лучшими стихами Пушкина и вообще всей русской поэзии — гимн чуме. <���…> Что тут говорить, гениально! Не факел, а солнце. Но… в этих стихах есть напряжение. В этих стихах есть пафос, который, может быть, холоднее внутри, чем снаружи… Как это трудно объяснить! Ведь вспоминая даже такие стихи, гениальные и все-таки взвинченные, невольно спрашиваешь себя: а нет ли тут декламации, хотя бы в сотой, в тысячной доле? <���…> Если бы нужно было назвать “лучшие” пушкинские стихи, я, пожалуй, прежде всего вспомнил бы то, что Татьяна говорит Онегину в последней сцене романа. Это такое же волшебство, как и гимн чуме. Но еще более таинственное» (Адамович Г. Из записной книжки // Новоселье. 1949. № 39–41. С. 144–149).