Дмитрий Кленовский - «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)

«Нутро» у меня не такое уж «крепкое», как Вы думаете! Иммунен я только к мнениям тех мыслителей или критиков, которых я, как таковых, ставлю невысоко или же, хоть и ценю, но знаю за людей совершенно иного, чем я, склада мыслей, а потому говорящих со мною на разных языках. Но вот, скажем, мнение Адамовича, Берберовой (женщины с очень тонким вкусом), Ваше (я называю лишь некоторые, сразу пришедшие в голову, имена) — меня тревожит и волнует, и плохой отзыв заставил бы насторожиться. Кроме того, каким-то внутренним чутьем разбираешься в значимости отзывов, отвергая иногда и т. н. «хорошие», но в чем-то порочные. К отзывам Терапиано я иммунен не потому, что они отрицательные, а именно из выше приведенных соображений. Сейчас в «Рус<���ской> мысли» напечатана его длинная, на целый подвал, рецензия о моей книге. Иначе как бочкой дегтя в ложку меда (не наоборот!) ее назвать нельзя. Не решаясь отрицать той, как он выразился, «хорошей поэтической репутации», которую я «себе составил», Т<���ерапиано> старается объяснить ее тем, что я, мол, появился «вовремя», а потому и пришелся по вкусу. Т<���ерапиано> противопоставляет мне поэтов-парижан (Поплавский, Ладинский, Смоленский и др. — подразумевается, конечно же, и сам Терапиано!!), которые, «занятые своим самым важным» (??), не хотели «считаться с читателем, а потому оказались в одиночестве, которое они сами свободно приняли на себя в виде творческой аскезы» (!!!). Ну, в общем, я превратился в некоего конъюнктурного удачника! Тут Т<���ерапиано> сам себе противоречит, ибо утверждает, что после войны пошел спрос «на грубый, боевой тон» (и попутно лягает Елагина). У меня такого тона как будто бы как раз и не было и нет! Как бы в противовес терапиановской статье получил письмо от Г. Адамовича. Он благодарил не только за присылку «Спутника», но и за (как он выразился) «то, что книга дает» и пишет: «В книге все (??) хорошо, и притом это хорошее — какого-то особого и редкого качества, без малейшей уступки так называемым веяньям времени, большей частью убогим».

Вы правы, говоря, что мои стихи нравятся почему-то представителям самых различных «сословий». Почти теми же словами, что и Вы, выразился по этому же поводу Н. Андреев [133](кембриджский). Вот разыскал и списываю (а может, я уже об этом Вам писал?): «Меня поражает, как Вы внятны всем: и еп<���ископу> Иоанну Шаховскому [134], и Г.П. Струве (с обоими у меня были устные или письменные разговоры о Вашей поэзии), и русским литературным снобам, и “простому читателю”, а из этой книги (т. е. “Спутника”) я прочел кое-что двум англичанкам, б<���ывшим> моим студенткам, в совершенстве знающим русский язык, — и как они были поражены, захвачены! Великий дар!» Поразил меня и Филиппов! Несколько лет тому назад он был злейшим врагом моих стихов, это я доподлинно знаю, а теперь вдруг совершенно изменился: по собственному почину написал статью и прислал мне ее с очень лестным письмом.

В Европу (via Неаполь) прибыл Глеб Струве. Пока что… напечатает, по-видимому, в «моей» мюнхенской типографии сборник своих избранных стихов (рукопись уже у меня) — это обойдется гораздо дешевле, чем в USA. Ржевский в мае опять собирается (на лето) в Мюнхен, на радиостанцию. Тарасова уже превратилась в заместителя главного редактора «Граней». Вышел № 27/28 (китайский). № 5 «Опытов» я получил на днях, уже после того, как я, отвечая Цетлиной [135]на ее письмо, выразил удивление, что его не имею (С. Маковский получил № еще в конце декабря!).

Раздобыл почти всю прозу Сирина-Набокова и читаю с наслаждением. Знакомы ли Вы с нею? А поэт он неважный (больше рассказчик, чем поэт).

Привет Вам и В<���ашей> супруге!

Д. Кленовский

26 апр<���еля 19>56

Дорогой Владимир Федорович!

Спешу послать Вам касающуюся Вас лично (и притом самым приятным образом — что меня искренне порадовало!) вырезку из статьи Г. Адамовича «После войны» [136], напечатанной двумя подвалами в апрельских №№ парижской «Русской мысли». Кроме как о Вас и о Елагине (тоже весьма восторженно), А<���дамович> ни о ком персонально не отзывается и расправляется с эмигрантской литературой en masse [137], причем новой эмиграции достается особенно. Своими высказываниями о Вас и о Елагине (под которыми я, как говорится, подписываюсь двумя руками) Адамович как бы отвечает на некоторые пункты Ваших последних писем ко мне, а именно: 1) на В<���аше> недоверие к самому себе как к поэту и 2) на В<���аше> мнение о Елагине. В отношении последнего Вы, впрочем, правы в том смысле, что он за последние годы потерял голос (большую талантливость его послевоенных стихов Вы, вероятно, не отрицаете). Елагин — поэт катастроф, гнева и ненависти, и вне этих тем ему, собственно, нечего сказать, ибо духовное «нутро» его несколько ограничено и наивно. Фактически он молчит уже 6 лет, а его прежние стихи перестали звучать, хотя едва ли кто-нибудь откажет им в больших, очень больших формальных и эмоциональных достоинствах. Елагин — молод и, чем-то внутренне переболев, очистившись, что-то внутренне в себе переработав (только подходящая ли для сего часть света — Америка?!), Елагин может еще вынырнуть и создать замечательные вещи, техническими предпосылками для чего он обладает в избытке. Мне думается, что он еще не сказал последнего слова. Не скрою, что в его творчестве мне лично многое чуждо и даже враждебно (Г. Иванов правильно назвал нас духовными антиподами [138]), но это не мешает мне восхищаться его мастерством.

Китайский № «Граней» представляется и мне, и большинству моих корреспондентов совершенно ненужным. Я по этому поводу уже давно, узнав о том, что он проектируется, писал Тарасовой. Общее мнение: в эмиграции не так много журналов, чтобы уделять чуть ли не целые №№ переводной литературе в ущерб отечественной. Орвелла [139], впрочем, приветствуют. Кашин из «Граней» ушел, почему — не знаю.

Струве четыре раза писал мне из Италии (где небо улыбнулось ему лишь в последние дни, а то были дожди и даже снег). Оттуда через Женеву он выехал в Париж, куда, вероятно, уже и прибыл. Между 15 и 30 мая он рассчитывает быть в Мюнхене, где, вероятно, решится напечатать в «моей» типографии книгу стихов [140](рукопись уже у меня). Встречусь я с ним впервые, ведь наше знакомство (как и 99 % всех моих знакомств) — эпистолярное. Когда он вернется в USA — не пишет. Перед отъездом он говорил о полугодовой поездке.

В журнале «Жар-птица» [141](как будто «американском», но печатающемся в Мюнхене) прочел такие проникновенные строки: «Писать неряшливые стихи после Блока, Гумилева, Мандельштама и Терапиано — теперь никто уже себе не позволит».

Ржевский в мае приезжает на несколько месяцев из Швеции в Мюнхен. Жму руку.