Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Д. Л. Андреев. Фотографии из следственного дела. 1947

Потом — обычные тюремные процедуры: душ, обыск, взятие отпечатков пальцев, фотографирование… Тюремщики действовали молча, деловито, заучено. Каждый арестованный, неожиданно извлеченный из привычной жизни, переживал их по — своему: кто с болезненной нервностью, кто с заторможенной покорностью. У Андреева изъяли паспорт, пенсионное удостоверение, командировочное, путевку в город Харьков для чтения лекции, "Материал к лекции "Русские исследователи в Африке"", два письма, две записных книжки (одна с адресами и телефонами), тетрадь с черновыми записями, три книги — Пржевальского "Монголия и страна тунгусов", Герберта Уэллса "Первые люди на Луне", "Англо — русский словарь" и карту Африки. Он никогда не читал публичных лекций, потому готовился тщательно и с волнением. Для этого даже костюм — собственный никуда не годился — позаимствовал у тестя. Среди изъятых вещей в протокол между запонками и столовым ножом включены "иконки малые — 2 шт."…

Телеграмма из Харькова о благополучном прибытии, показавшаяся жене не совсем складной, пришла на следующее утро. Но она ничего не заподозрила. После обеда зашел Стефанович. Поздно вечером явились за ней. В документах дата ее ареста — 27 апреля, но предарестные дни после "отъезда" мужа слились для нее в один… "Вошли трое. Капитан, возглавлявший визит, вел себя вполне кор ректно. Обыск был для него привычной и обыденной работой. Он длился четырнадцать часов. Всю нашу большую библиотеку перебирали по книжке: искали роман и стихи, о которых уже знали. В конце концов капитан сказал:

— Ну, сколько мы еще будем искать? Дайте рукопись.

Я подняла руку, взяла с полки "Странников ночи" и положила. Они бы не ушли без романа, но обыск продолжался бы не четырнадцать часов, а двадцать восемь.

В квартире никто не спал, и все время звонил папа. Всю ночь. Он, конечно, понял. Обычно мы перезванивались — просто услышать голос, узнать, что все в порядке. И тут папа позвонил поздно вечером. Трубку взял кто-то из них и казенным голосом ответил: "Ее нету". И так же он отвечал до утра. Все было ясно.

Меня из комнаты не выпускали. Один раз мне понадобилось в туалет, и меня провожал солдат. По дороге я сумела схватить свой тоненький дневничок. Даниил, как-то прочтя его, сказал смеясь: "Ну, знаешь, твой дневник ничуть не лучше "Странников". Я это запомнила, ухитрилась его стащить и в туалете уничтожить.

Хотелось спать, просто ничего не чувствовать. Я не плакала, отвечала на какие-то вопросы.<���…>

Когда мы вышли в переднюю, в квартире стояла тишина. Меня провожала одна соседка. Муж ее отсидел, вернулся, и она сама тоже, так что уж кому бояться, так это им, а именно она вынесла мне кусок черного хлеба и несколько кусочков сахара: "Вам это пригодится". Я ее поблагодарила и сказала в ответ: "Вот, Анна Сергеевна, мои керосиновые талоны, возьмите их". Ведь не пропадать же талонам.

За мной подъехала легковая машина — не "воронок", а бежевого цвета. И меня повезли на Лубянку в новом, очень красивом пальто, которое я успела поносить дня два. Мне его сшила мама. Книги, письма они увезли отдельно.

На Лубянке меня сразу повели вниз, в подвал, и я решила, что ведут пытать и расстреливать. Вот тут кончилось мое ошеломленное спокойствие, конечно, совершенно ненормальное, и я разрыдалась. А конвоиры смеялись. Они, видимо привыкли к таким реакциям тех, кого тащат в подвал, тащили-то не пытать и расстреливать, как обычно ждали все арестованные, а просто брать отпечатки пальцев. Я была совершенно сломлена и заливалась слезами, плакала навзрыд. Я была убеждена, что Даниил уже расстрелян. И с того дня плакала несколько месяцев. Не сознательно, просто все время текли слезы.

А. А. Андреева. Фотографии из следственного дела. 1947

Говорили, что я и во сне плакала. Когда на первом допросе следователь о чем-то меня спросил, я перекрестилась, считая, что с Даней уже все кончено, и еще немного, и со мной тоже будет все. Только бы не очень долго пытали" [375] ПНР. С. 175–177. .

Но полуторагодовое следствие только начиналось. На первый допрос Андреева привели в 11 часов 24 апреля. Он длился час, и вел его майор Иван Федорович Кулыгин, заместитель начальника второго отделения "Т" ("террор"). Он, как обычно, начался с анкетных вопросов. Из них арестованного мог насторожить лишь последний — о родственниках, проживающих за границей.

Второй допрос после часового перерыва вместе с Кулыгиным вел еще один заместитель отдела "Т" — полковник Михаил Адрианович Жуков. Они начали с изъятого письма Татьяны Усовой и планомерно подошли к роману

"ВОПРОС: О каком литературном завещании идет речь в этом письме?

ОТВЕТ: Находясь в армии, я послал в Москву Усовой письмо, в котором писал, что делаю ее своим душеприказчиком и поручаю ей после моей смерти издать оставленные у нее мои литературные произведения.

Этот документ Усова и имеет в виду, когда пишет о литературном завещании.

ВОПРОС: Какие литературные произведения вы оставили Усовой?

ОТВЕТ: Уезжая на фронт в 1942 году, я оставил Усовой сборник моих лирических стихов, поэмы "Монсальват" (она была не окончена), "Кримгильда" и "Лес вечного успокоения". Название последней поэмы позднее, после возвращения из армии, я изменил на "Немереча", что на брянском говоре означает — непроходимая чаща. Оставил Усовой я также начатый мною роман "Эфемера".

ВОПРОС: Еще какие свои произведения вы оставляли Усовой?

ОТВЕТ: Больше Усовой я ничего не оставлял.

ВОПРОС: Это точно?

ОТВЕТ: Да. Совершенно точно.

ВОПРОС: Разве эти произведения по своему содержанию могли быть напечатаны в Советском Союзе?

ОТВЕТ: Ни в одном из перечисленных мною произведений ничего антисоветского нет.

В поэме "Монсальват" и "Немереча" имеются оттенки мистики. Такие же оттенки мистики имеются и в некоторых моих стихах. Эти произведения, конечно, сейчас напечатаны быть не могут.

Такие мои стихи, как в циклах "Бродяга". "Лесная кровь". "Янтари" — могли бы быть напечатаны.

ВОПРОС: Вы утверждаете, что не писали антисоветских произведений?

ОТВЕТ: Да. Я это утверждаю.

ВОПРОС: Цитирую вам одно место из письма, о котором шла речь в начале допроса: "такой огонь не может задеть ничто извне (как у Ирины Федоровны)". Кто такая Ирина Федоровна?

ОТВЕТ: Ирину Федоровну я не знаю. Полагаю, что речь идет о МАНСУРОВОЙ, которую, кажется, звали Марией Федоровной. О Мансуровой я как-то рассказывал Усовой как о примере верности любимому человеку.

ВОПРОС: Вы лжете. Вам отлично известно, кого имела в виду Усова, упоминая имя Ирины Федоровны. Предлагаем говорить правду.