Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Из больничного корпуса в 49–ю камеру он вернулся только 12 марта. В ней оказался и Зея Рахим, с которым они больше года находились в разных камерах. Здесь Андреев почувствовал себя гораздо лучше. В начале апреля писал жене: "У меня началась, очевидно, хорошая полоса. Здоров отлично. Во — вторых, кончился, наконец, период "бесплодия", длившийся свыше года. Это стимулируется еще и тем, что теперь у меня на руках черновики, которые я не видел несколько лет и на 3/4 забыл. А в — третьих, — я встречаю к себе человеческое отношение, и сказалось оно, между прочим, и в том, что близкий человек, о кот<���ором> я упоминал и общение с которым для меня очень важно и ценно, теперь со мной. Это для меня большое счастье". Он даже сравнивает Рахима, открыто восторгавшегося его сочинениями и таинственно намекавшего, что он чуть ли не египетский принц, с сиятельным покровителем Вагнера: "В моей жизни он — отчасти — кто-то вроде Людвига Виттельсбаха. Впрочем, если в будущем даже и не случится ничего головокружительного, все равно он останется одной из самых серьезных встреч за всю мою жизнь".

Улучшение самочувствия Андреев приписывал терапии босикомохождения: "Исключая короткое время, когда я лежал из-за сердца или с прострелом, я всю зиму проходил босиком, хожу, конечно, и теперь, и только в сильные морозы надевал, на половину прогулочного времени, тапочки на босу ногу. Воздействие этого, в особенности хождения по свежему снегу, на здоровье совершенно поразительно". Он даже надеялся, что от босых прогулок "преодоляются и сердечные недуги". Вернулась работоспособность, стало писаться. "…Мне не хватает времени, — воодушевленно отчитывался жене. — Литерат<���урные>занятия, хинди, плюс прогулка, краткий отдых за шахматами — и дня уже нет. Еще 2–3 часа лежишь без сна, но и это время весьма продуктивно".

Хинди — русский словарь воскресил индусскую часть его души. Воодушевляло, что об Индии чаще и чаще писали советские газеты. Он просит родителей жены разыскать грамматику хинди и недавно изданные — "Историю Индии" Синкха и Банерджи и "Древнеиндийскую философию" Чаттерджи и Датта.

Оправившись от болезни и вновь взявшись за словарь, он обнаружил, что две трети слов забылись. "Это открытие привело меня в крайнее уныние", — сокрушался Андреев, но упорно продолжал занятия. Получив от тестя только что вышедшую "захватывающе интересную книгу" — "Введение в индийскую философию" Чаттержди и Датта, он делился с женой впечатлениями: "Она написана ясным, четким языком, объективна и очень обстоятельна. Я одолел пока введение, пробежал забавную систему чарваков — в стиле наивного материализма (схожую отчасти с эпикуреизмом, но более грубую) и проштудировал изумительную (особенно в отношении этики) философию джайнизма.<���…>Между прочим, у джайнистов есть такая мысль: "Благополучие — это внешний покров жизни, и нарушить благополучие другого значит причинить вред жизни. Без благополучия (в том или ином виде) человеческая жизнь невозможна, поэтому лишение человека благополучия фактически является лишением его тех существенных условий, от которых зависит его жизнь и духовное развитие". Теперь я перешел к философии буддизма. Всем этим я занимался раньше, в 930—35 гг., но тогда я пользовался преимущественно работами по истории религий, а в таком сугубо философском разрезе сталкиваюсь с этим впервые. А впереди еще 6 ортодоксальных философских систем индуизма: йога, веданта и др. Представляешь, какое наслаждение!" [490] Письмо А. А. Андреевой 5 апреля 1955.

Присылаемые Бружесами книги, издававшиеся одна за другой в те годы сближения СССР и Индии, — "История Индии" Синкха и Банерджи, "Открытие Индии" Неру, рассказы Тагора, индийские народные сказки, "Дневники путешествия в Индию и Бирму" Минаева, репродукции с картин советских художников, посетивших Индию — по — детски его радовали. Запоем прочитав книгу Джавахарлала Неру, при всех несогласиях, оценил ее высоко: "Он<���…>односторонен, рационалист, благоговеет перед научным методом, собственного мировоззрения у него так и не выработалось; но в каждой странице чувствуется огромная культура, широта и крупный масштаб личности. А главное — он прекрасный человек, гуманист в настоящем смысле слова, и заслуги его перед Индией колоссальны. Словом он владеет блестяще…" [491] Письмо А. А. Андреевой 3 октября 1955. "Представляешь "гамму моих ощущений"! — делился он с женой. — Нет, у меня этот комплекс не ослаб, а углубился, хотя в текущий период центр тяжести моих интересов — в другом, в формировании кое — каких обобщений. От слепого поклонения Индии я далек, отдаю себе отчет в ее слабых и темных сторонах, а также в духовно — историч<���еских> опасностях, кот<���орые> ее подстерегают внутри неё самой. Но она мне интимно близка так, как ни одна страна — кроме, разумеется, России" [492] Письмо А. А. Андреевой 3 августа 1955. .

Неожиданное возвращение старых тетрадей, когда-то, казалось навсегда, изъятых при "шмоне", обнадеживало, стало поводом для оптимизма. И он уверял жену: "В будущем году нашей жизни наступит резкий перелом" [493] Письмо А. А. Андреевой 5 апреля 1955. . Оживились надежды, что рукопись романа уцелела. Он даже принялся обдумывать его новую редакцию, собираясь "ввести еще два лица и несколько глав". Но главным делом оставался трактат о Розе Мира. Новые стихотворения вырастали из него:

В октябрьском письме жене он отправил начало новой поэмы "Навна". Навна — имя Соборной Души российского сверхнарода. А в его концепции каждый сверхнарод имеет светлого Водителя-демиурга (у России это Яросвет) и светлую Соборную Душу. Она од но из проявлений Вечно Женственного в историческом процессе. Имя Навна — условно. Но сама она, безусловно, реальна. Навна то, "что объединяет русских в единую нацию; то, что зовет и тянет отдельные русские души ввысь и ввысь; то, что овевает искусство России неповторимым благоуханием; то, что надстоит над чистейшими и высочайшими образами русских сказаний, литературы и музыки; то, что рождает в русских душах тоску о высоком, особенном, лишь России предназначенном долженствовании…" Навна — душа русского народа, томящаяся под властью деспотии, и будет освобождена, когда восторжествует Роза Мира. А пока она — пленница Жругров в Друккарге — обиталище российского античеловечества. Ее освобождение — цель русской метаистории. О ней грезит автор "Навны". Так Владимир Соловьев был озабочен, по словам Блока, делом "освобождения пленной Царевны, Мировой Души, страстно тоскующей в объятиях Хаоса…" [494] Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. С.451.