Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

— Листик, мне плохо, нужен укол.

Я вскипятила на керосинке шприц и иголку, набрала лекарство, как мне показывали, протерла руку спиртом и уколола первый раз в жизни живого человека и еще какого — любимого. Уколола, громко заплакала и выдернула иголку. Было очень страшно. А Даниил меня успокаивал:

— Ну, чего ты испугалась? Делай укол спокойно, все правильно.

Так я, всхлипывая, сделала первый укол. Потом я колола еще много, иногда по два раза в день" [646] ПНР. С. 296. .

Когда погода наладилась, облака унесло, воцарило июльское солнце. Окна их комнаты смотрели на широкую, поросшую клочковатой травой улицу, шедшую к озеру, на светящиеся закаты. Андреев усиленно работал, бблыиую часть дня сидел за пишущей машинкой, отдыхая, брал книгу. Ходить далеко ему стало трудно, а рядом с избой не росло ни деревца. Не манил и плоский берег пообмелевшего озера. И все же иногда он отправлялся с женой на этюды. "Гуляя как-то в ближнем лесу, — рассказывала она, — мы встретили дикую горлинку на дороге. Там, в оврагах, были удивительные иван — чай и летняя медуница. Цветы стояли выше нас ростом. Господи! Как Даниил радовался! Как он всем этим цветам радовался!" [647] Там же. С. 297.

Однажды они отправились в монастырь Даниила Переславского, в честь которого был крещен Даниил Андреев. Монастырь занимала воинская часть. "На нас очень строго и неприязненно смотрели вахтенные в воротах, — описывала Алла Александровна это паломничество. — Разумеется, о том, чтобы попасть внутрь, не могло быть и речи. В воротах мы увидели только остатки облупленных фресок и часть лика, смотревшего на нас удивительными глазами." [648] Там же. С. 296.

В начале августа небо заволоклось, начались дожди, и ему стало хуже. Слегла на неделю с жестокой простудой жена. Но все полтора месяца в Виськово Андреев занимался "Розой Мира" и, как сам считал, наверстал упущенное, к зиме собираясь "отдаться поэзии". Радовался работам жены: "Алла везет в Москву 4 картины и десяток этюдов. К сожалению, 2 по — настоящему удачные картины никак не подходят для выставки по своей тематике; одна — старинный монастырь, другая — буйные заросли иван — чая и пресловутой медуницы в глубоком овраге" [649] Письмо И. В. Бошко 18 авг<���уста><19>58. .

Занятый работой, в Виськово он прочел роман Веркора "Люди или животные?", "в утопической форме ставящий ребром вопрос о грани между животным и человеком и о том, есть ли какой-нибудь совершенно бесспорный признак — физиологический или психологический — отличающий человека от остальных видов". В нем, писал он Пантелееву, "выдвигаются, анализируются и отбрасываются один за другим всевозможные признаки, пока автор не приходит, наконец, к заключению, что единственным признаком приходится признать религиозный дух в самом широком смысле этого слова, со включением науки в круг охватываемых им понятий" [650] Письмо Ю. И. Пантелееву 19 авг<���уста>1958. .

Мысль французского романиста о "религиозном духе" как о главенствующем человеческом свойстве казалась ему сама собой разумеющейся. Роман — размышление его не увлек. Сам он, в "Розе Мира", в главе "Отношение к животному царству", шел дальше. Необходимо совершенно новое этическое отношение к живому, говорил он и выдвигал программу духовного просветления животного мира. Нужны новые направления науки — зоопсихология и зоопедагогика. "Лев, возлежащий рядом с овцой или ведомый ребёнком — отнюдь не утопия. Это будет. Это — провидение великих пророков, знавших сердце человечества".

В Виськово он работал над двенадцатой книгой "Розы Мира", начинавшейся с главы "Воспитание человека облагороженного образа". Это главная задача человечества — гармонизироваться на пути к Розе Мира. Даниил Андреев следует Достоевскому, мечтавшему "о положительно прекрасном человеке". В мае он посмотрел фильм "Идиот" и восхитился главным героем: "Мышкин совершенно бесподобен, едва ли даже не лучше, чем у самого Достоевского. Это настоящий шедевр. Ничего подобного я в кино еще не видал" [651] Письмо В. Л. Андрееву 11 сентября<19>58. .

Последовательно нравственный человек грешным людям кажется сумасшедшим, и даже идеал подобного человека — наивным, утопическим. Осознавая утопическую сверхчеловечность своих поэтических проекций, Даниил Андреев стоит на своем, он видит внутренним зрением "такого человека": "В лёгкой одежде по цветущей земле идёт он, её сын, её друг и её преобразователь, старший друг птиц и зверей и собеседник ангелов, строитель прекраснейших городов, совершенствователь гор, лесов и пустынь, хозяин планеты — сада".

Перед отъездом ему сделалось совсем плохо, обострилась стенокардия. В Москву вернулся в полулежачем состоянии и в Подсосенском слег. Уколы и лекарства должны были восстановить силы для дальней дороги. Они собирались на осень в Горячий Ключ, куда Алла Александровна получила путевку от Союза художников, рассчитывая, что при ровной южной погоде мужу станет лучше.

Лежа на диване тестя, Андреев начал читать недавно вышедший в Ашхабаде перевод "Махабхараты" академика Смирнова и был буквально в восторге. "…Перед бездонной философской глубиной и колоссальностью всей концепции "Махабхараты" меркнет не только Гомер, но и решительно все, что я знаю, исключая, пожалуй, "Божественную комедию", —делился он позже впечатлением со своей старой учительницей. — Но то — создание одного лица, великого гения, глубокого мыслителя и притом воспользовавшегося религиозно — философской концепцией, в основном сложившейся уже до него. Здесь же — фольклор, обширное создание множества безымянных творцов из народа, и это особенно поражает. Что это за беспримерный, ни с кем не сравнимый народ, способный на создание таких сложнейших философских, психологических, религиозных, этических, космогонических философем и на облечение их в ажурную вязь великолепного, утонченного стиха! Перестаешь удивляться тому, что именно Индия выдвинула в наш век такого гиганта этики, как Ганди, единственного в новейшие времена государственного деятеля — праведника, развенчавшего предрассудок о том, что будто бы политика и мораль несовместимы" [652] Письмо А. М. Грузинской 13 окт<���ября><19>58. .

Незадолго до отъезда его навестил Борис Чуков. "Низковатый, глухой, с хрипотцой голос говорил мне, — вспоминал он, — насколько мучительны терзающие его сердце думы об опасности мировой войны, гибельной для нашей цивилизации" [653] Чуков Б. В. Указ. соч. С. 309. . Поэт передал Чукову цикл "Предварения", тот взялся переснять машинопись и размножить, потом, "превозмогая острую сердечную боль, задыхаясь", прочитал ему "Ленинградский Апокалипсис".