Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

Действительно, запирая в Базейле свой дом, Вейс не торопился, «невзирая на опасность», всматривался в даль, «упорно стараясь разобраться в положении дел». Исход начавшегося сражения ему представлялся так: Вейс «широко раздвинул руки, как тиски, и, повернувшись к северу, соединил их — словно челюсти тисков внезапно сомкнулись». Еще накануне он скорбно думал об этой возможности, зная места и «отдавая себе отчет о передвижении войск». Сражаться он не собирался, но, видимо, внутренне был подготовлен к тому, так как решение принял мгновенно. На глазах Вейса убило снарядом сторожиху красильни Франсуазу, снесло трубу его дома. С бешенством он вскричал: «Вы убиваете женщин и разрушаете мой дом!.. Теперь я не могу уйти, я остаюсь». Вейс схватил ружье убитого солдата.

В этом мирном человеке в грозный для Франции час раскрылись героические стороны характера и обнаружились такие силы души, о которых он и сам, может быть, не знал. Свой путь к скромному благосостоянию Вейс начал «чуть ли не чернорабочим», учился, «ценой многих усилий достиг должности счетовода». Фабрикант предложил старательному служащему войти компаньоном в дело. Все эти успехи, которыми он не мог не дорожить, как бы исчезли из памяти Вейса: он забыл «свою обычную жизнь, жену, дела, обывательскую осторожность»; осталось только негодование, оскорбленные патриотические чувства, «неутолимая жажда борьбы». Он забаррикадировался в доме и приготовился защищаться.

Генриетта бежала к Вейсу в Базейль под обстрелом через затопленные луга и лабиринты дорог. «Свою безумную затею она приводила в исполнение с величайшим хладнокровием, со всей смелостью и спокойствием, на какие была способна душа этой хорошей жены и хозяйки». А домик ее в Базейле тем временем превращен был в крепость, там собрался «целый гарнизон»: группа солдат и офицер, отрезанные от своего отряда, соседский садовник — меткий стрелок Лоран и сам Вейс. В пылающем селении, где баварцы брали приступом дом за домом, скоро осталась только одна эта цитадель, приводившая в ярость врагов: так долго задерживаться, «терять столько людей на этот жалкий домишко!».

Убывал героический гарнизон, не раз казалось, что дом Вейса «снесет хлещущей железной бурей, но под этим шквалом, в дыму, он показывался снова, он непоколебимо стоял, продырявленный, пробитый, растерзанный, и, наперекор всему, извергал пули через все щели». Чтобы справиться с этой крепостью, немцам потребовалось орудие: «честь, которую враг оказывал осажденным, направив на них артиллерию, всех развеселила». Вместе с пятью уцелевшими товарищами Вейс стрелял, «не допуская даже мысли, что он может сдаться». Сквозь пролом в крыше увидев солнечное голубое небо, он удивился, «пополз на коленях, чтобы его не убили».

Но то был не страх: ему надо было отыскать патроны около мертвого солдата и продолжать бороться.

Схваченный ворвавшимися в дом баварцами, за минуту перед расстрелом Вейс «вздрогнул в отчаянии», видя «свое потерянное счастье». Лоран, стоявший рядом, сунув руки в карманы, «явно возмущался этой пыткой: гнусные дикари, они убивали мужа на глазах у жены». Но ни слова о пощаде враги от Вейса не слышали: «лицо этого мирного толстяка восторженно сияло чудесной мужественной красотой»; при прощании с женой у него упало с носа пенсне, Вейс «быстро надел его, словно желая взглянуть смерти в лицо» («comme s'il avait voulu bien voir la morte en face»).

Одна эта подробность, с таким проникновением в образ найденная, многое говорит о том, какое уважение питал к своему герою писатель, как дорог был ему умный, добрый, самоотверженный Вейс.

Во многих сценах «Разгрома» Золя с суровой правдой передал внутренний крах армии, «деморализованной, созревшей для всякого рода катастроф». Режим, который постепенно разъедал и обессиливал Францию, принес свои плоды. И недоверие солдатской массы к командованию; и чувство обреченности; и развал дисциплины, когда воинская часть на глазах превращается в толпу, беспорядочно мечущуюся, охваченную паникой, — все эти проявления упадка в армии показаны в социально-психологической их обусловленности.

Но неизменно в романе сохраняется противопоставление, которое автор настойчиво подчеркивает, говоря о живых силах нации, не затронутых распадом, воплощая и в обобщенных и в индивидуализированных образах высокие патриотические черты.

Едва обученные молодые солдаты, прибывшие из Тулона, Рошфора, Бреста, «сражались храбро и стойко, как ветераны». Их вели «обратно в Базейль после того, как принудили оставить его»; чтобы снова занять селение, предстояло отвоевывать «каждую пядь земли». Солдаты это знали, «в их сердцах поднимался гнев», но они ощущали за собой всю Францию и «показали себя самыми дисциплинированными бойцами, братски объединенными чувством долга и самоотречения». Стоило горнистам затрубить, и они снова шли «в огонь, в атаку…».

Образ полковника Винейля внутренне связан именно с этой Францией, готовой до последнего дыхания защищать свою землю. Благородный и бесстрашный воин, он при штурме Крестовой горы в момент паники преграждал беглецам дорогу, «находил для каждого нужные слова, говорил о Франции, и его голос дрожал от слез». Гибельный для родины ход войны полковник Винейль воспринимал как величайшее несчастье и под пулями неподвижно возвышался на коне, «подобно мраморному изваянию безнадежности». После ранения вынужденный оставаться в оккупированном Седане, в доме своего родственника Делаэрша, он угасал, «словно его губила тайная отрава». Врач не мог обнаружить причины этого «медленного умирания»: рана полковника была не смертельна. Но, отказавшись от дневного света, не допуская к себе вестей извне, замкнувшись в молчаливом отчаянии, он действительно умирал от «некоей единственной мысли», осознав до конца катастрофу Франции, ее тяжкое национальное унижение. Однажды он найден был мертвым, и скоропостижную его смерть объяснил клочок старой газеты. Известие о падении крепости Мец, которую с гарнизоном и оружием предательски сдал немцам маршал Базен, вернее, чем пуля, убило полковника Винейля.

Поднимая некоторых даже эпизодических героев до уровня событий, Золя брал их в решающий момент жизни, в состоянии крайнего напряжения душевных сил. Близ Седана, когда уничтожена была почти вся рота и остался чуть ли не один горнист, Золя увидел прекрасное «героическое безумие» Года, чей образ, раньше очень скупо намеченный, приобретает сейчас черты подлинно эпического величия. Зная, что «ни один солдат не явится на его призыв, он… протрубил сбор так неистово, будто хотел поднять мертвых. Пруссаки подходили, а он не трогался с места, трубил все сильнее, во всю мочь („а toute fanfare“). Его повалило градом пуль. Последний его вздох взлетел в медном звучании», заставившем содрогнуться небо.