Бенедикт Сарнов - Маяковский. Самоубийство

И это действительно была довольно злая пародия на популярные тогда выступления наркома. На его способность без всякой подготовки, «не переводя дыхания», прочесть лекцию на любую тему и даже сразу на несколько тем — о Пушкине, о Толстом, о Леонардо да Винчи, о Шекспире, о Врубеле, — о ком угодно.

Это была легко узнаваемая пародия на любовь наркома к «адвокатскому» красноречию. Вспомним злую характеристику Ходасевича: «По его писаниям я знал, что он не умен, самолюбив и склонен к вычурам». Вот эти самые «вычуры» и пародировал Маяковский:

► Итак, товарищи, помните, что Лев Толстой — величайший и незабвенный художник пера. Его наследие прошлого блещет нам на грани двух миров, как большая художественная звезда, как целое созвездие, как самое большое из больших созвездий — Большая Медведица… Даже Лев Толстой, даже эта величайшая медведица пера, если бы ей удалось взглянуть на наши достижения в виде вышеупомянутого трамвая, даже она заявила бы перед лицом мирового империализма: «Не могу молчать»…

Лиля Юрьевна этим выпадом против Луначарского была недовольна:

— Ведь он — из тех немногих, кто тебя поддерживает. И потом, что ни говори, но ведь он талантлив…

— Талантливый бюрократ, — возразил Владимир Владимирович, — страшнее бездарного, а симпатичный оппортунист страшнее отвратительного.

Нельзя, однако, сказать, что Победоносиков у него выглядит талантливым или симпатичным. Мимолетное сходство его с Луначарским мгновенно улетучивается, едва только он забывает о привычных ораторских приемах, в которых успел понатореть, и переходит на более свойственный ему язык и способ мышления.

Вот, скажем, решается вопрос о приобретении мебели — то ли для квартиры, то ли для его служебного кабинета. Художник Бельведонский демонстрирует ему образцы в стиле трех Людовиков. Объясняет, чем один стиль отличается от другого.

Победоносиков.Стили ничего, чисто подобраны. А как цена?

Бельведонский.Все три Луя приблизительно в одну цену.

Победоносиков.Тогда, я думаю, мы остановимся на Луе Четырнадцатом. Но, конечно, в согласии с требованием РКИ об удешевлении, предложу вам в срочном порядке выпрямить у стульев и диванов ножки, убрать золото, покрасить под мореный дуб и разбросать там и сям советский герб на спинках и прочих выдающихся местах.

Еще лучше об интеллектуальном и образовательном уровне «главначпупса» можно судить по другому его диалогу с тем же Бельведонским:

Бельведонский.Вы знаете Микель Анжело?

Победоносиков.Анжелов, армянин?

Бельведонский.Итальянец.

Победоносиков.Фашист?

Бельведонский.Что вы!

Победоносиков.Не знаю.

Бельведонский.Не знаете?

Победоносиков.А он меня знает?

Бельведонский.Не знаю… Он тоже художник.

Победоносиков.А! Ну, он мог бы и знать. Знаете, художников много, главначпупс — один.

Тут Маяковский словно заглянул в наше прекрасное будущее, сам до которого не дожил.

Не дожил, но увидел его с поразительной ясностью.

Я уже писал однажды об ошибке одного из самых проницательных аналитиков ленинско-сталинского социализма — Джорджа Оруэлла.

Оруэлл понял и раскрыл многое в механизме тоталитарного режима Причем сделал он это в ту пору, когда природа этою механизма была для всех еще за семью печатями.

И все же есть в его концепции некая брешь. Он ошибся в главном.

Режим, изображенный в знаменитой антиутопии Оруэлла «1984», — это олигархия умных, образованных, сильных, одаренных людей. Режим создан ими и продуман во всех деталях как максимальная гарантия прочности и незыблемости их власти. Он представляет собой с этой точки зрения абсолютное совершенство.

Даже палачи у Оруэлла интеллектуально выше своих жертв. Это проявляется и в чисто внешних деталях: домашний кабинет палача изобличает в хозяине человека образованного, любящего редкие книги, живопись, музыку.

Действительность превзошла самые мрачные предположения фантаста. Даже Оруэлл не мог вообразить себе систему, представляющую олигархию малограмотных победоносиковых, не только слыхом не слыхавших про Леонардо да Винчи, но даже не умеющих правильно произнести столь необходимые им для их речей и докладов слова «социализм» и «коммунизм»: неизменно произносили «социализьм» и «коммунизьм».

Тут я предвижу вопрос: не укрупняю ли я в этих своих рассуждениях фигуру Победоносикова? Не масштаб его личности, конечно, а масштаб, так сказать, занимаемой им должности?

В конце концов, что такое главначпупс? «Главный начальник по управлению согласованием». То есть руководитель какого-то мифического, никому не нужного и ничего, в сущности, не решающего учреждения. Не нарком же он и не секретарь ЦК — или, упаси господи, член Политбюро!

Как сказать!

Сам он называет себя вождем («Хорошо, хорошо, пускай попробуют, поплавают без вождя и без ветрил! Удаляюсь в личную жизнь писать воспоминания»).

Слово «вождь» тогда употреблялось не только в единственном числе.

При Ленине приветствия партийных организаций и коллективов, обращенные к участникам очередного партсъезда, заканчивались так:

Да здравствуют наши мировые вожди, товарищи Ленин и Троцкий!

Да здравствуют наши железные вожди, товарищи Каменев и Зиновьев!

В 1929 году, когда Маяковский писал свою «Баню», Ленин уже умер, Троцкого выслали, «железные вожди» Каменев и Зиновьев сошли с политической сцены. Слово «вожди» теперь относилось к другим, новым членам Политбюро. (И то — не всем). А потом остался у нас только один-единственный вождь.

Но множественное число тем не менее сохранилось. И держалось еще долго.

Вот какую историю рассказал мне однажды Борис Слуцкий.

В 1941 году стукнуло сто лет со дня гибели Лермонтова Дату решили отметить торжественно — на государственном уровне. Был создан юбилейный комитет во главе с К. Е. Ворошиловым. А одним из членов комитета — кажется, даже заместителем председателя — был Николай Николаевич Асеев. (Именно он эту историю Слуцкому и рассказал.)

Когда комитет собрался на свое первое заседание, председатель (Ворошилов) предложил свой план проведения торжеств. План этот он придумал сам и, судя по тому, как он его излагал, очень был им доволен.

Согласно этому плану праздноваться юбилей должен был в Большом театре. Первое отделение — торжественная часть: доклад и все такое. Второе отделение — опера «Демон».

Все молча выслушали это предложение и, наверно, приняли бы его. Если бы не Асеев.

Николай Николаевич, никогда особой храбростью не отличавшийся, вдруг возьми да и скажи, что оперу «Демон» все-таки написал не Лермонтов, а композитор Рубинштейн. Поэтому не лучше ли будет провести торжественный вечер в Ленкоме (Театре Ленинского комсомола). Первое отделение — торжественная часть, доклад и все такое, а второе отделение — с успехом идущий на подмостках этого театра спектакль «Маскарад». В отличие от «Демона» пьесу эту сам Лермонтов написал.