Борис Соколов - Расшифрованный Достоевский. Тайны романов о Христе. Преступление и наказание. Идиот. Бесы. Братья Карамазовы.

Судя по тексту романа, Николай Всеволодович Ставрогин родился около 1840 года. С осени 1855 года по конец 1860 года он учился в Петербургском лицее. В 1861 году Ставрогин поступил в гвардию; но в следующем году последовали дуэли, суд и разжалование в солдаты. Однако в 1863 году Николай Всеволодович сумел реабилитироваться во время подавления очередного польского восстания, был произведен в офицеры и вышел в отставку. Далее следуют его новые похождения в Петербурге, в ходе которых происходит его сближение с Петром Верховенским, Лебядкиным и Кирилловым. В июне 1864 года он растлевает в бане 14-летнюю Матрешу, которая в итоге кончает с собой от недетских переживаний. Пытаясь несколько своеобразно загладить свой грех, Николай Всеволодович в марте 1865 года женится на Лебядкиной. Весной 1866 года он уезжает из России в Европу, где, как и Достоевский, странствует четыре года. Осенью 18б7 года Ставрогин встречается с Шатовым и Кирилловым. По словам Шатова, обращенным к Ставрогину, "в то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце Бога и родину… вы отравили сердце этого… маньяка, Кириллова, ядом… Вы утверждали в нем ложь и клевету". Тогда же Николай Всеволодович активно участвует в реорганизации тайного общества по новому плану и пишет для него устав. В мае 1868 года у него, как и у Достоевского, появляются галлюцинации, после чего в его душе зарождается идея исповеди и покаяния. В конце 1868 года Ставрогин отказывается от российского подданства, становится гражданином швейцарского кантона Ури и покупает там дом. В январе — июле 1869 года у Николая Всеволодовича случается любовная связь с Марией Шаговой в Париже. Он также увлекается Лизой Тушиной, затем происходит скандал с Дашей Шатовой, и у Николая Всеволодовича рождается план двоеженства. Ставрогин признается: "Я почувствовал ужасный соблазн на новое преступление… но я бежал, по совету другой девушки, которой я открылся почти во всем". В июле — августе 1869 года он пишет исповедь и возвращается в Россию вместе с грузом отпечатанной в типографии исповеди, а 12 сентября 18б9года начинается действие в романе, укладывающееся в месяц.

Ставрогин отказывается от навязываемой ему Верховенским роли самозванца "Ивана-Царевича", призванного возглавить революцию: "Я не мог быть тут товарищем, ибо не разделял ничего… потому, что все-таки имею привычки порядочного человека и мне мерзило".

Но в то же время Николай Всеволодович не может забыть о своих грехах. Стремление освободиться от ненавистных воспоминаний-галлюцинаций путем исповеди и покаяния приводит Ставрогина к старцу Тихону, и следует признание: "Я не убивал и был против, но я знал, что они будут убиты, и не остановил убийц".

Встреча Ставрогина с Тихоном и его неудавшаяся исповедь — это кульминационный пункт "Бесов", от которого начинается путь Ставрогина к самоубийству. Однако при жизни Достоевского эта глава так и не была напечатана, поскольку М. Н. Катков счел ее слишком скандальной. После того как она была впервые обнародована в 1912 году, среди исследователей не утихают споры, насколько автобиографично сделанное Ставрогиным признание в том, что он растлил в бане 14-летнюю Матрешу, чем спровоцировал в конечном счете ее самоубийство. Этот спор вряд ли когда-нибудь будет окончен. Достоевский неоднократно рассказывал подобные истории о растлении несовершеннолетних, происходившие будто бы или на его глазах, или с кем-то из знакомых, или даже это совершалось им самим. Но в последнем случае он обычно оговаривался, что все это придумал. Вероятно, мы никогда не узнаем, был ли подобный грех в жизни Достоевского или это — только результат творческой фантазии, полет которой настолько захватил Федора Михайловича, что он переживал грех Ставрогина так, будто он случился с ним сам. По словам Л. Гроссмана, Достоевский "с какой-то поражающей настойчивостью обращался к безобразной теме о влечении пресыщенных сладострастников к детскому телу".

Согласно воспоминаниям княгини З. А. Трубецкой, Достоевский в салоне А. П. Философовой в 1870-е годы рассказывал об одном эпизоде своего детства: "Самый ужасный, самый страшный грех — изнасиловать ребенка. Отнять жизнь — это ужасно, — говорил Достоевский, — но отнять веру в красоту любви — еще более страшное преступление". И Достоевский рассказал эпизод из своего детства. Когда я в детстве жил в Москве в больнице для бедных, рассказывал Достоевский, где мой отец был врачом, я играл с девочкой (дочкой кучера или повара). Это был хрупкий, грациозный ребенок лет девяти. Когда она видела цветок, пробивающийся между камней, то всегда говорила: "Посмотри, какой красивый, какой добрый цветочек!" И вот какой-то мерзавец, в пьяном виде, изнасиловал эту девочку, и она умерла, истекая кровью. Помню, рассказывал Достоевский, меня послали за отцом в другой флигель больницы, прибежал отец, но было уже поздно. Всю жизнь это воспоминание меня преследует, как самое ужасное преступление, как самый страшный грех, для которого прощения нет и быть не может, и этим самым страшным преступлением я казнил Ставрогина в "Бесах".

Однако хорошо известно, что в то время детям Достоевских запрещалось играть с другими детьми. Одно это обстоятельство заставляет усомниться в точности передачи рассказа писателя век спустя. Хотя, например, мысль о тождестве определенных видов красоты и доброты звучит вполне по-достоевски, но скорее можно предположить, что писатель просто вложил ее в уста девочки, а не услышал от нее в действительности.

Как справедливо отмечает В. Свинцов, сделавший критический разбор данного и других свидетельств, "более ста лет тому назад Достоевский поделился детским впечатлением с гостями, собравшимися в гостиной А. П. Философовой, его рассказ запомнил (заметьте: запомнил, а не записал тогда же) юный В. В. Философов, впоследствии передал кому-то из членов семьи и т. д., пока наконец это воспоминание, реконструированное опять же по памяти, не было записано кн. Трубецкой и передано С. В. Белову. Рассказ Достоевского и запись кн. Трубецкой разделены огромным хронологическим и информационным пространством.

И здесь не может не насторожить одна особенность: в документальных свидетельствах, сопутствующих биографии Достоевского, нет буквально ни одного упоминания об эпизоде, якобы потрясшем его в детстве. Есть много повторяющихся свидетельств, связанных с различными сторонами жизни Достоевского, но история, слышанная В. В. Философовым и спустя сто с лишним лет воспроизведенная кн. Трубецкой, не упоминалась нигде, никогда, никем. Могло ли так быть? Заметим прежде всего, что никто из людей, окружавших Достоевского в детстве, в том числе и тех, кто должен был стать непосредственным свидетелем происшествия, — никто из них не оставил в своих воспоминаниях и следа, касающегося самого факта сексуального насилия с последующим смертельным исходом. При очевидной неординарности события это представляется слабо совместимым с его подлинностью. В семейных воспоминаниях — скажем, брата Андрея или дочери Любови Федоровны — нет никакого упоминания о факте, потрясшем Достоевского, а между тем очевидно, что этот факт должен был произвести сильное впечатление не на него одного. Андрей Михайлович подробно описывает детство братьев Достоевских, в том числе и такие чрезвычайные события, как, например, пожар. Он затрагивает и некоторые, скажем так, нескромные темы — такие, как "шашни" одного из дядюшек с горничной или "гнусные пороки" подростков в частном пансионате. Мог ли он ничего не знать о кошмарном происшествии, а зная — ни разу не упомянуть? Положим, он был на три с лишним года моложе брата и, стало быть, мог не стать непосредственным свидетелем события. (В еще большей степени, разумеется, эта оговорка относится к воспоминаниям дочери писателя.) Но хоть как-то, хоть в форме изустных семейных рассказов эта история должна была сохраниться. В семьях Философовых и Трубецких сохранялась сто с лишним лет, в многочисленной семье Достоевских — ни малейшего намека.