Дмитрий Сегал - Пути и вехи: русское литературоведение в двадцатом веке

Когда мы (и как исследователи, и как просто люди) пытаемся понять эти фундаментальные основы смысла, его возникновение, динамику и телеологию, мы неизбежно начинаем соприкасаться с миром, недоступным прямому непосредственному, практическому восприятию. Поэзия слышна нам уже в самих языковых категориях ещё до того, как мы ознакомились с первым стихотворением, которое традиция подаёт нам как таковое.

Соответственно, новая религиозность почти спонтанно зарождается в самом ходе этих занятий. Я сказал «почти», поскольку всё-таки эти начала неизбежно приводят нас к представлениям, внутренне причастным религиозному восприятию, к представлениям, запечатлённым в древнейших мифах, молитвах, восхвалениях, плачах, заклинаниях и проч., но выливаются в подлинно религиозное восприятие только под влиянием какого-то специального толчка, импульса — индивидуального или коллективного, внутреннего или внешнего.

Хочу высказать здесь одно предположение. Мне кажется, что материал древних культур позволяет нам ухватить то тонкое различие, которое имеется между внутренней, потенциальной, имплицитной религиозностью (той, которую в начале этой работы мы назвали также «новой религиозностью»), заложенной в языковых категориях и древних речевых и литературных жанрах, и традиционной религиозностью, религией как таковой. Это различие манифестируется различием между текстом и ритуалом. Последний всегда является локусом религии, и эксплицитная традиционная религиозность без ритуала невозможна. Уход религиозности в текст всегда открывает возможность для перевода религиозных знаков в знаки-символы, знаки, более присущие не обряду, а языковой системе.

Исследования Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова помогли установить, какую наиболее типическую форму обретают языковые знаки, когда они выступают в поэтической функции, соответственно, в функции, близкой религиозной. Это — традиционные приёмы поэтического языка, в том числе и в древних архаических текстах, такие как повтор, параллелизм, выделение значимых позиций в синтагме как путём эмфазы, так и интонационно. Работы Вяч. Вс. Иванова, особенно его статьи, основанные на фундаментальных идеях математика А. Н. Колмогорова, показали, что все эти явления, на самом деле, первоначально присутствуют именно в речи, характерной для обыденного общения в архаических обществах. Более того, исследования Вяч. Вс. Иванова по афазии, которые он проводил в течение десятков лет в сотрудничестве с А. Р. Лурия и его учениками, показали, что немаркированная в стилистическом и коммуникационном плане устная речь характеризуется большим количеством спонтанных звуковых повторов, параллелизмов, даже персевераций в особых отдельных случаях. Соответственно, можно утверждать, что естественная парономасия, или взаимная аттракция одинаково или похоже звучащих слов служит языковой базой для многих известных звуковых, синтаксических, семантических и даже морфологических поэтических приёмов. Естественно, что поэтическая парономасия служит прекрасным инструментом для «узнавания» в тех случаях, когда оно входит в поэтическую задачу текста. Статья Вяч. Вс. Иванова «К семантической типологии производных от числительного «два»» [39] Иванов Вяч. Вс. К семантической типологии производных от числительного «два». В кн.: Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. V. Мифология и фольклор. М.: Знак, 2009. С. 343–351. демонстрирует тесную связь явления паронимической аттракции и связанного с ним явления поэтической этимологии (в основном, здесь можно говорить о пробуждении под влиянием контекста древней архаической этимологии, в обычном узусе уже не ощущаемой) с мотивами смыслового мифологического уровня, такими как близнечество, двойничество, и соответствующими моментами прагматической потребности в узнавании, расподоблении, уподоблении, разделении, слиянии, замещении, соперничестве и проч. Замечательным примером поэтического текста, воплощающего все эти проблемы, может служить, согласно Вяч. Вс. Иванову, первый стих древнеармянского гимна богу Вахагну, сохранившийся в передаче Моисея Хоренского, создателя армянского алфавита: erkner erkin, erkner erkir («В родовых муках было небо, в родовых муках была земля»). Настоящим поэтическим повтором является здесь глагол erkner- «мучиться родами», все остальные слова выстроились в одну поэтическую синтагму на базе паронимической аттракции. Одновременно делается предположение, что все слова этимологически восходят к корню (древнеармянскому) erku «два», который связан со словами, несущими значение «страх», «сомнение», «боль» (как и в других индоевропейских языках, ср. лат. dubius, dubio: duo, нем. Zwei — Zweifeln и т. д.).

В своих обширных исследованиях по этимологии различных фундаментальных понятий, относящихся к пространству, времени, святости, ритуалу, В. Н. Топоров показал огромный религиозный и духовный, а следовательно, и поэтический потенциал подобных слов и словосочетаний в древних и новых индоевропейских языках. Эти исследования, наряду со сравнительно-историческим лингвистическим аспектом, развивают философские перспективы, коренящиеся как в самом материале древних религиозных традиций (например, древнеиндийской Ригведы, или древнеиранской Авесты), так и в идущих от этих корней философских поисках недавнего времени (феноменология, марбургская гносеология и особенно М. Хайдеггер).

В статье «Tocharian А ka.su , В kwantsa-, kwa(m)ts in the Light of the Regional Indo-European Designation of Holiness» [40] Топоров В. Н. Toch. Akasu, В kwantsa-, kwa(m)ts in the Light of the Regional Indo-European Designation of holiness. В кн.: Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 2. Индоевропейские языки и индоевропеистика. Кн. 2. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 142–165. В. Н. Топоров проанализировал семантические и лингвогеографические связи приведённых в заглавии статьи слов из древнеиндоевропейского тохарского языка (вернее, двух тохарских языков, обозначаемых в лингвистике как тохарский А и тохарский В). Эти языки известны по открытым в конце XIX и начале XX века древним рукописям (примерно, середина первого тысячелетия нашей эры), являющимся переводами священных буддийских текстов с китайского и тибетского языков. Древние «тохарцы» жили в то время в Восточном Туркестане (теперешняя китайская провинция Синьцзян). Их языки интересны во многих отношениях, в частности, для слависта они замечательны тем, что в них встречаются слова, которые в сходных значениях зафиксированы в древних славянских (и близких к ним балтийских) языках. К таким словам и принадлежат тохарские kasu, kwantsa, kwa(m)ts, которые, по мнению исследователей, и В. Н. Топорова в том числе, родственны славянскому «svent» и балтийскому «sventas», обозначающим некоторый аспект «святости». Особый вклад В. Н. Топорова в это сопоставление состоит в том, что он обнаружил сходные слова с немного отличным, но всё же весьма близким значением «благой», «сильный», «мощный», «растущий», «расширяющийся», также в древнеиндийских Ведах и в древнеиранской Авесте.