Бенедикт Сарнов - Рассказы о литературе

Как будто стихотворение стало гораздо лучше. Размер теперь нигде не нарушается. И с рифмами все в порядке. Но, по правде говоря, стихотворение это и раньше — до переработки — было бесконечно далеко от поэзии, и теперь — после переработки — не стало к ней ближе. После редактуры оно стало не лучше, а только глаже. Более складным, что ли.

А если говорить уж совсем откровенно, то в чем-то оно стало даже хуже, чем было.

У Сережи было:

Изменение это было сделано ради размера и ради рифмы. Слово «сожмется» не рифмовалось со словом «сияют». А «замирает» рифмуется. «Будто прошел электрический ток» — не влезало в размер. Пришлось заменить: «Будто в ней электрический ток». В результате эти две строчки стали более гладкими, но и более пресными. Более безликими. Раньше даже в самой их шероховатости было что-то, заставляющее нас верить в искренность автора. А теперь наше сознание скользит по этим строчкам, как рука по хорошо отполированной поверхности. И ничто в них не задевает, не останавливает нашего внимания.

Надя Ковригина спрашивала в своем письме, сможет ли Сережа стать настоящим поэтом. Она вкладывала в этот вопрос очень простой смысл: научится ли он писать вполне гладкие и складные стихи? Но, как вы только что убедились, уметь писать стихи и быть поэтом — это совсем не одно и то же...

Сто с лишним лет назад на Кавказе, в Пятигорске, жила семья генерала Верзилина. У генерала было три дочери. У младшей, шестнадцатилетней Надежды, как и у многих девушек ее круга, был альбом, куда знакомые молодые люди писали по ее просьбе стихи. Тогда принято было писать стихи дамам в альбомы. Уметь написать такие стихи должен был каждый воспитанный молодой человек, точно так же, как каждая воспитанная барышня должна была уметь играть на фортепьяно.

В доме Верзилиных часто бывал молодой офицер, поручик Тенгинского полка Михаил Юрьевич Лермонтов.

Михаил Юрьевич или, как звали его в доме Верзилиных, Мишель был в ту пору уже знаменитым поэтом, и юная Надежда Верзилина, естественно, очень хотела, чтобы он тоже написал ей в альбом какой-нибудь экспромт. Он долго отнекивался, но однажды его все-таки уломали.

Вот как рассказывается об этом в воспоминаниях старшей сестры Надежды Петровны Верзилиной — Эмилии:

«Все мы приставали к нему, чтобы написал что-нибудь. Лермонтов долго отговаривался, что по приказанию писать не может, тогда его усадили насильно, всунули в руку перо, развернули перед ним альбом Надежды Петровны и все в один голос настаивали, чтоб он написал непременно. Тогда он написал:

Как видите, стишок, хоть и написал его Лермонтов, вышел не бог весть какой удачный. Честно говоря, тут даже трудно понять, что к чему. Что, например, означает строка: «Разобран ваш ряд»? И почему «На поясе нож»?

Впрочем, это еще ладно. Тем-то, кто держал в руках альбом Надежды Петровны и кому, стало быть, и адресовал Лермонтов свой стишок, все было понятно. Под словом «ряд» подразумевалась прическа Нади Верзилиной. А строчка «На поясе нож» появилась в экспромте потому, что юная Надя носила на поясе в виде украшения маленький кинжальчик.

Однако есть в этом стихотворении и другие огрехи. Так, например, вторая строка выбивается из размера. Шестая («На поясе нож») по всем правилам должна была бы рифмоваться с третьей («Разобран ваш ряд»). Но не рифмуется. Вероятно, именно поэтому Лермонтов и завершил свой экспромт французской строчкой, которая в переводе значит: «Вот стих, который хромает». Таким образом, Лермонтов как бы и сам признал, что альбомные стихи получились у него не очень складными.

Владелице альбома и ее сестрам стишок тоже не понравился. Старшая, Эмилия, даже не постеснялась чуть-чуть подправить его. Вместо:

В таком виде стишок выглядел чуть более гладким. Но все равно предпоследняя строка «хромала», и общий приговор гласил, что Мартынов, князь Васильчиков и другие молодые люди, бывавшие у Верзилиных, гораздо лучше Лермонтова умеют писать альбомные стишки.

Вполне возможно, что так оно и было. Почему бы, в самом деле, не допустить, что кто-то из поклонников сестер Верзилиных мог выиграть у Лермонтова соревнование в составлении гладеньких рифмованных комплиментов?

Но попробовал бы этот соперник написать хотя бы одно такое стихотворение:

Впрочем, и это, одно из лучших лермонтовских стихотворений, подверглось такой же критике, как и его шуточный альбомный стишок.

Приятель Лермонтова заметил:

— Позволь! Да разве так можно сказать: «из пламя и света»? Надобно говорить: «из пламени...»!

Рассказывают, что Лермонтов вполне признал справедливость этого упрека. И добросовестно пытался исправить непослушную строчку. Но потом, махнув рукой, оставил как есть...

— Ага! Вот видите! — обрадуетесь вы. — Значит, все-таки прав был Лев Толстой, когда говорил, что стихотворцы выламывают себе язык!

Да, прав, если отнести эти его слова именно к стихотворцам, а не к настоящим поэтам.

В обычной, повседневной жизни никто стихами не разговаривает. И если бы самые обыкновенные будничные мысли и соображения мы с вами стали облекать в стихотворную форму, это действительно выглядело бы довольно нелепо. Так же нелепо, как выглядит знаменитый персонаж Ильфа и Петрова Васисуалий Лоханкин, изъясняющийся правильным пятистопным ямбом. Помните?

Но у настоящего поэта стихи служат для выражения не обыкновенных, не будничных, иначе говоря, не прозаических, а наиболее высоких, сильных и ярких человеческих чувств. И тогда — если в стихах выразилось особое, необычное душевное волненье — стихотворная речь ни за что не покажется нам неестественной или странной. Более того: тогда мы чувствуем, что тут только такая, необычная речь естественна и уместна!