Хорхе Борхес - Как сделать детектив

Детективное начало в романе также заслуживает внимания. Сержант Кафф изображен в таких сдержанных тонах, что выглядит несколько бесцветным по сравнению с Холмсом, Торндайком или Каррадосом, но он полон жизни и энергии. Можно и впрямь поверить, что он достигнет немалых успехов в выращивании роз, когда уйдет на пенсию, он и в самом деле обожает эти цветы, в то время как хочется усомниться в том, что великий Шерлок испытывает сколько-нибудь искренний интерес к пчелам. Будучи официальным лицом, сержант Кафф связан своим профессиональным кодексом. У него, в общем-то, ничего не получается с Рейчел, и вывод, к которому он приходит, не соответствует действительности. Зато в случае с ночной рубашкой Розанны детектив не ударил в грязь лицом, а эпизоды, где его проницательности и знанию человеческой натуры противопоставлена редкая тупость суперинтенданта Сигрейва, читаются как эссе в духе По.

Разумеется, «Лунный камень» был опубликован спустя полтора-два десятилетия после того, как увидели свет новеллы о Дюпене. Но не стоит искать в них прообраз сержанта Каффа. У него был вполне реальный прототип, и эпизод с ночной рубашкой был — с некоторыми изменениями — позаимствован из знаменитого уголовного дела начала 60-х годов об убийстве маленького Уильяма Кента его шестнадцатилетней сестрой Констанцией. Тот, кто интересуется «первоисточниками», может найти превосходное изложение «убийства на дороге» (как оно тогда именовалось) в книге Тениссон Джесси «Убийство и его мотивы» или же в «Знаменитых уголовных процессах XIX века» Эткея, затем сопоставить методы сержанта Каффа с деятельностью реального детектива Уичера.

Сам Уилки Коллинз не раз подчеркивал, что почти все его сюжеты основаны на фактическом материале, это был его неизменный ответ на раздававшиеся порой упреки в надуманности.

«Хорошо бы, — гневно восклицал он, — чтобы люди, прежде чем выступать с подобными суждениями, немного перед этим поразмыслили. Я знаю очень мало случаев, когда вымысел оказывается неправдоподобнее реальности. Могу рассказать вам, откуда я беру мои сюжеты. Как-то раз мы гуляли по Парижу вместе с Чарлзом Диккенсом и развлекались, заглядывая в разные магазинчики. Мы подошли к книжной лавке — полумагазин-полуприлавок, — где я обнаружил несколько ветхих томов — летописи французской уголовной жизни, нечто вроде французского варианта Ньюгейтского календаря. Я сказал Диккенсу: «Вот это находка!» Так оно и было. Там я нашел несколько лучших моих сюжетов» [14] Wybert Reeve: «Recollections of Wilkie Collins, Chambers’ Journal, Vol. IX., p. 458. .

Не то чтобы Коллинз проявлял неискренность, утверждая, что никогда не шел против правды жизни. При том, что любое из его удивительных совпадений и изобретений вполне могло бы само по себе иметь реальный аналог в действительности, трудно возразить против того, что, оказавшись собранными воедино в пределах одного повествования, эти невероятности порой подрывают читательскую веру в реальность изображаемого. Но тем не менее Коллинз оставался большим мастером своего дела, и, подражая ему, многие современные авторы «романов тайны» могут извлечь для себя немалую пользу. Коллинз никогда не использует зря «перипетий», он не оставляет «оборванных концов» сюжетных нитей. Коль скоро у него в романе что-то происходит, каким бы сенсационным или, напротив, пустяковым ни было это событие, Коллинз никогда не включает его в повествование исключительно ради его сенсационности или забавности. Пример тому — знаменитый эпизод в романе «Без имени», где в течение получаса Магдален сидит с бутылочкой опия и считает проходящие мимо корабли. «Если в течение получаса пройдет четное число кораблей, то это знак жить дальше, если же нечетное — то это смерть». Можно, конечно, сказать, что здесь типичный пример псевдодраматизма, ситуации, задуманной, чтобы заставить читателя пролить слезы. Но это не так. Бутылочка с опием появляется, чтобы сыграть свою роль позже. В следующей части книги эта бутылочка будет обнаружена в несессере Магдален, и это открытие сыграет решающую роль в сюжете: ее муж сочтет, что она вознамерилась его отравить, и потому вычеркнет ее из своего завещания.

В «Лунном камне», который из всего созданного им более всего напоминает детективный роман в современном смысле слова, Коллинз весьма успешно использует принцип «наиболее невероятного персонажа» [15] Франклин Блейк — настоящий, хоть и сам того не подозревающий похититель. Хитрый поворот сюжета приводит к тому, что история на этом не завершается. Бриллиант по-прежнему не обнаружен, и дальнейшие поиски приводят к истинному виновнику — Годфри Эйблуайту. Характер этого персонажа заставляет современных читателей сразу заподозрить в нем преступника, хотя читателям 60-х годов он, возможно, казался не столь отвратительным. Впрочем, его мотивы отнюдь не очевидны, хотя наблюдательный читатель может воспользоваться подсказкой, вскользь подброшенной честным и благородным автором. в качестве преступника и вдобавок самого неожиданного метода совершения преступления. В данном случае таким средством является уже упоминавшийся опий, наркотик, о котором сейчас сравнительно неплохо известно многим, но в эпоху Коллинза он был веществом загадочнейшим, несмотря на Де Куинси. Опий «Лунного камня» и пластическая хирургия в «Шахе и мате» — это предшественники той длинной вереницы медицинских и научных загадок, которая простирается до наших дней.

В 70-е и в начале 80-х годов объемистые романы с чудесами и тайнами уверенно сохраняли главенствующие позиции: требовалось три пухлых тома, чтобы вместить все хитросплетения интриги, множество событий и неспешно обрисованных персонажей [16] Прежде чем распрощаться с этим периодом, необходимо упомянуть романы Анны Катарины Грин, автора цикла, начатого в 1883 году «Левенуортским делом» и продолжающегося и по сей день. Это настоящие детективы, порой весьма неплохо придуманные, но слегка подпорченные сентиментальностью. Тем не менее их нельзя сбрасывать со счета, учитывая их количество и влияние на американских авторов. .

Опубликованный в 1887 году «Этюд в багровых тонах» произвел на читателей и писателей детективов впечатление разорвавшейся бомбы. За этой повестью в течение ближайших лет последовало несколько блестящих циклов новелл о Шерлоке Холмсе. Эффект был поразителен. Конан Дойл воспользовался формулой По и вернул ей жизнь и популярность. Он отказался от многословных психологических обоснований — или перевел их на язык живого диалога. Он сосредоточился на том, что По лишь затронул мимоходом: на процессе дедукции, позволяющем добиться ошеломляющих результатов на основе весьма скудного исходного материала в манере Дюма-Купера-Габорио. Конан Дойл был искрометен, неожидан и немногословен. Его проза обладала лаконичностью эпиграммы.